— И как нам в таком случае его ловить? — хмуро вопросил Немец.

С минуту в рабочей комнате обер-инквизитора стояла тишина, затем Куглер обвел медленным, задумчивым взглядом всех присутствующих и проговорил:

— Есть у меня одно соображение… Это будет небезопасно и, возможно, небыстро, но ничего лучшего я предложить не могу. Разве только смиренно ожидать очередных тел. Я бы выловил эту гадину на живца.

— Поясни, — потребовал Остхоф, и следователь продолжил:

— Чтобы выманить убийцу, надо предложить ему подставную жертву, добровольца, о коем намеренно будет пущена добрая молва. Однажды эти слухи дойдут до убийцы, и он попытается напасть. Сделать это будет несложно, ведь наш «хороший парень» регулярно ходит один по вечерам. Мы же будем наблюдать за ним в это время и в случае нападения возьмем мерзавца прямо flagrante delicto (На месте преступления (лат.)). Для распространения слухов можно задействовать наших агентов, да и доброволец среди них отыщется, я уже могу назвать двоих-троих, кто охотно согласится.

— А если не клюнет? Мы ведь все еще не знаем, за что именно он зацепится.

В эту минуту Курт ощутил себя на месте Вальтера Керна, выслушивающего от него самого очередной сомнительный и ненадежный план, с той лишь разницей, что в качестве живца в подобных случаях господин следователь Гессе обычно предлагал себя.

— Для того и будут разные слухи, — принялся объяснять Куглер. — Разумеется, делать это придется аккуратно и постепенно. Подбрасывать приманки, пока какая-нибудь не сработает. Потому я и сказал, что дело небыстрое. А пока — надеяться на комендантский час и человеческое благоразумие.

— Попробовать можно, — кисло протянул Курт. — Но, primo, все потенциальные «приманки» должны согласиться добровольно и здраво оценивать степень риска, и, secundo, нужно будет продумать меры обеспечения их безопасности. Надеюсь, это — понятно?

— Само собой, майстер Гессе, — с готовностью кивнул следователь. — Завтра утром начну подготовку агентов.

***

Вторая же ночь и заполошное «Майстер Гессе, там опять тело!» наглядно продемонстрировали, что надежды на комендантский час и человеческое благоразумие не оправдались. Один из патрулей за час до рассвета ad verbum налетел на подозрительного субъекта, примеривающегося опорожнить в реку изрядных размеров мешок. Точнее, бравые стражники забрались в проулок между домами, дабы справить малую нужду, а когда вышли, прямо перед ними обнаружился человек со злополучным мешком. Узрев в опасной близости от себя вооруженных людей, он бросил свою ношу и кинулся наутек. Догнать его охранители порядка не сумели, лица не разглядели из-под капюшона, фигуру — из-за плаща. Тот же факт, что убийца «всяко не хиляк», был очевиден уже потому, что не каждый сможет вот так в одиночку выволочь целое человеческое тело. Упустив душегуба, стражники взглянули на оставшуюся им добычу и бегом понеслись будить Инквизицию.

Опознание также не заняло много времени: в отделение, едва только рассвело, явился мясник Штефан Моргенхерц с заявлением, что у него пропал подмастерье. На все предположения, что молодой человек мог просто загулять или проспать, он уверенно мотал головой и утверждал, что парень ответственный и «он бы никогда», а дома его нет, это было проверено первым делом. Будучи же препровожден к телу, майстер Моргенхерц немедленно опознал помощника и, перемежая молитвенные и богохульные восклицания, поведал, что Ульрих еще с вечера был послан на бойни договориться о поставке новых туш, после чего мог отправляться домой, куда должен был явиться всяко до комендантского часа, но так и не дошел.

— Зараза… — пробормотал Курт, вместе с мясником разглядывая труп.

На сей раз отсутствовали не только сердце и печень, но и значительная часть мякоти бедра. Осматривавший тело Немец, слегка побледнев, признал, что теперь и сам бы предположил, что убийца пробавляется человекоедением.

— Матерь Божья, — вымолвил Моргенхерц, уставившись на срез и осеняя себя крестом, — это ж надо… будто свинью разделывал, прости, Господи… Окорочок, чтоб пожирнее…

Мясник зашелся неестественным смехом, и стоявший рядом с ним Куглер, не церемонясь, отвесил почтенному ремесленнику оплеуху, дабы привести в чувство. Это помогло: Моргенхерц перестал смеяться и поспешил отвести взгляд от останков покойного подмастерья.

— Окорочок… — медленно повторил Курт и резко обернулся к мяснику: — А скажите-ка, Штефан, не было ли у вас покупателя, который бы в последние месяцы перестал брать у вас товар или стал делать это реже?

— Да у меня много кто закупается, майстер инквизитор, — растерялся тот, — всех разве упомнишь… Это надо книги учетные поднять, посмотреть записи…

— Посмотрите, — кивнул он. — И если что-то такое подметите, сообщите мне тотчас же.

Как только взволнованный мясник покинул отделение, Куглер, сразу же уяснивший идею майстера Великого Инквизитора, снарядил своего помощника с аналогичным запросом к коллегам Моргенхерца по ремеслу. Сам же следователь первого ранга вместе с Куртом отправился опрашивать родственников погибшего, каковые ожидаемо не смогли поведать господам дознавателям ничего, что бы могло пролить свет на тайну личности поедателя сердец и печенок.

Посему в отделение оба возвращались в настроении нерадужном. Куглер бодрился, очевидно возлагая немалые надежды на свою идею с распусканием слухов и подставными кандидатами в жертвы; Курт хмурился и отвечал односложно. Однако, едва переступив порог рабочей комнаты, господа следователи получили воодушевляющее известие о том, что двое мясников прислали выписки из учетных книг. В течение следующего часа поступили сведения от еще троих, включая утреннего посетителя.

Разбор заметок мясников занял остаток дня. Для начала был составлен общий список всех имен, упомянутых в присланных записях, затем из него были вычеркнуты те, о ком хайдельбергским следователям было достоверно известно нечто, объяснявшее уменьшившиеся закупки (один по осени выдал замуж двух дочерей, а незадолго до Рождества схоронил отца, другой оказался на грани разорения и попросту не имел достаточных средств, чтобы покупать мясо с прежней регулярностью, на роль убийцы же не подходил в силу хлипкого телосложения и заметной хромоты, каковую даже не слишком внимательные стражники уж как-нибудь заметили бы, имейся она у сбежавшего от них преступника).

С прореженного списка было сделано четыре копии, после чего три следователя и помощник разделили между собой районы города и отправились в новый обход мясницких лавок, дабы выяснить, не сменил ли кто-то из «пропавших» покупателей лавку. Таковых выявилось несколько, после чего круг подозреваемых сократился до полудюжины имен.

— Завтра нужно будет проверить оставшихся, — устало подытожил Курт. — Портной и пекарь, конечно, мало подходят на роль нашего сердцееда, но даже их сбрасывать со счетов заранее не следует. А уж лекарь, студент медицинского факультета и кузнец… Да и профессор этот…

— Клостерманн? — чуть удивленно приподнял бровь Куглер. — Вообще странно, конечно, проверить необходимо, но откуда ему? Он же богослов.

— Кто знает… — неопределенно пожал плечами Курт. — Но это все утром.

А утром в отделение явился курьер на взмыленной лошади, доставивший ответ на запрос, отосланный майстером Великим Инквизитором три дня назад в Кёльн.

— «Оскар Клостерманн, — с расстановкой зачитал Курт притихшим сослужителям, — обучался в университете Кёльна с тысяча триста восемьдесят девятого по тысяча триста девяносто первый anno Domini (От рождества Христова (лат.)) на факультете медицины. Прервал обучение по семейным обстоятельствам, после чего в университет не вернулся». Вот вам и богослов, — хмыкнул он, сворачивая лист и прикладывая его к прочим материалам дела, громоздящимся на столе Куглера и лишь стараниями дотошного Вилли Шнайдера еще не расползшимся по всей рабочей комнате ровным слоем.

— Да уж, — отозвался хозяин оного стола, — профессор выходит с секретом… Думаете, он и есть наш homicida maniacalis?