— Они… неравномерные, — пожал плечами молодой следователь. — Ни в какие узоры или символы по-прежнему не складываются. Постойте! — подался он вперед всем телом. — Вы думаете, не той ли рукой они нанесены, которая потрошила того парня? А ведь не исключено… Сравнивать, конечно, сложно, но здесь тоже линии аккуратные, четкие, явно оставленные твердой рукой. Порезы кривые и изогнутые, да, но это скорее чтобы исказить черты, чем из-за неловкости их наносящего.

— Все еще вопрос мотива, — вздохнул Куглер. — Пока что у меня складывается впечатление, что некто взялся избавлять Хайдельберг от женщин, замеченных в недостаточно нравственном поведении. Но это же бред.

— «Во имя великой цели»… — пробормотал Курт, ощущая, как головная боль, нахлынув напоследок, отступает.

— Простите, майстер Гессе? — непонимающе приподнял бровь старший следователь.

— Этот профессор Клостерманн вчера высказал любопытную мысль, — пояснил Курт, выпрямляясь, — что за действиями всякого человека стоит некая великая цель, каковой может быть любой бред. Если взглянуть на ситуацию под таким углом, то избавление города от гулящих красоток вполне тянет на «великую цель».

— Допустим, — кивнул Куглер. — Но это не приближает нас к ответу на вопрос, кто этот неведомый борец за нравственность и похититель сердец, если принять как версию, что это одно и то же лицо.

— Как знать, как знать… — пробормотал Курт рассеянно. — Пока принимаем как рабочую версию о том, что мужчин и женщин убивает один и тот же человек. Томаш, постарайся выяснить, куда все же отправилась минувшим вечером наша белошвейка свободных нравов; вдруг кто-то что-то слышал или видел, или хоть думал… Ad vocem (Кстати (лат.)), — добавил он, когда Немец уже сделал полшага к двери, — а где ты был этой ночью?

— У себя на квартире, — пожал плечами тот.

— А прошлой ночью?

— Там же.

— Кто это может подтвердить?

— Квартирная хозяйка… А в чем дело? — прищурился молодой следователь.

— Да так… Надо было версию проверить, — передернул плечами Курт.

— Майстер Гессе! — задохнулся Немец от возмущения.

— А что, версия не хуже прочих, — хмыкнул Куглер. — Уж у тебя-то рука точно поставленная, и в Хайдельберге ты чуть больше полугода… Доверяй, но проверяй, да, майстер Гессе? — с невеселой усмешкой обернулся он к Курту; тот кивнул:

— Именно так. Ладно, Томаш, положимся на слово твоей квартирной хозяйки.

— Второе тело за два дня, — проронил Куглер, когда за насупленным Немецем закрылась дверь, и придвинул к себе стопку листов из сундука покойного служки. Вторая, куда меньшая, состоящая, по всей видимости, из просмотренных записей, разместилась на краю стола. — Да еще после того, что обнаружилось на той неделе… Боюсь, эдак в городе скоро начнутся волнения.

— Прежде в нем начнется комендантский час, — зло выговорил майстер Великий Инквизитор. — Сейчас я направлюсь к Остхофу, а потом в магистрат. Постарайся покончить с этими бумажками до моего возвращения.

Обер-инквизитор поддержал решение легко и охотно; с магистратом уже привычно пришлось повозиться. Господа бюргермайстеры попытались апеллировать к неизбежному ущербу для торговли, недовольству и скверной управляемости многочисленных студентов, но статус Великого Инквизитора быстро перевесил аргументы и исчерпал возражения.

***

Следующий день оказался богат на ходьбу и разговоры; с самого утра Немец, теперь работающий по делу вместе с Куртом и Куглером, догадался сбегать в магистрат и вытрясти из тамошних дознавателей списки пропавших без вести за прошедшие осень и зиму. Таковых оказалось в общей сложности восемь, из них три женщины.

— Не сходится, — объяснил свое решение молодой следователь. — Мужских тел много, а женских всего четыре. При этом последние находки показывают, что после каждого мужчины следует женщина.

— Как будто на качелях качается, — поморщился Куглер. — На каждого хорошего человека — дурной, на каждого мужчину — женщина. Похоже это на великую цель, майстер Гессе?

— Слишком мало точных дат для столь однозначных выводов, — возразил Курт. — Мы не знаем, кто именно и когда именно был убит. За исключением последних двух тел, кои нашлись сразу же, и части осенних находок, где можно утверждать с точностью до нескольких дней. Но Томаш поступил верно, а теперь мы все пойдем говорить с очередными родственниками очередных жертв. Быть может, это позволит нам более точно выстроить временную зависимость. Разделимся по кварталам. Мне те трое, что жили в северной части города, Герман, трое вблизи университета твои. Томаш, на тебе двое, но их дома наиболее далеко друг от друга.

На сем господа инквизиторы разделились, условившись возвратиться в отделение сразу по окончании опроса.

Когда же все трое собрались в рабочей комнате обер-инквизитора, дабы объединить обсуждение с докладами, новости звучали по большей части тревожные и неутешительные.

Город бурлил, особенно теперь, когда инквизиторы стали являться не только к родичам найденных убитыми. Стали слышны разговоры о каре Божьей, происках Сатаны, малефической секте, собравшейся принести в жертву адским духам весь Хайдельберг с его студентами и вольнодумцами. Порою из различных версий слухов получалась такая мешанина, что впору было ловить болтунов и пороть за ересь, ибо большего, чем хорошая порка, такая глупость просто не заслуживала.

— Лучше б за своими вертихвостками следили, чем по трактирам лясы точить! — бросил в сердцах Куглер, коему за этот день пришлось аккуратно разогнать не одну сплетничающую компанию; и Курт был с ним полностью согласен.

Из трех пропавших женщин две на роль жертв годились полностью, третья не вышла ни цветом волос, ни репутацией, ни историей исчезновения. Молодой подмастерье сапожника, оставив дома любящую и любимую жену, добрую нравом и приветливую, уехал навестить родню в дальней деревне, а на следующий день в Хайдельберге разыгралась метель. Молодой муж так и не вернулся, а спустя три дня пропала и жена, никому не сказавшись и не забрав с собою никаких вещей.

Из мужчин подходили трое, прочие же «или утонули по пьяному делу в реке, или вовсе сбежали, чтоб долги соседям не отдавать».

Никакой внятной схемы новые фигуранты тоже не дали. Единственное, что удалось выяснить с достаточной долей достоверности, — никто из пропавших мужчин, как и из найденных погибшими, не встречался ни с кем необычным в день или накануне своего исчезновения, не вел себя странно, не менял резко намерений; с женщинами было сложнее, поскольку если чья жена и собиралась бы наставить супругу рога именно в эту ночь, едва ли она стала бы сообщать о том всем и каждому.

— Conclusio, — подытожил Курт, — жертв своих наш chirurgus присматривает заранее, возможно, не вступая с ними в прямой контакт вовсе. Или вызнает распорядок и ближайшие намерения, или просто выслеживает.

— А жаль, — вздохнул Куглер. — Понять бы, какой один человек крутился поблизости от всех жертв, и считай, он наш. Это ведь не в один момент делается. Тут понять надо, что человек хороший. Выяснить, удостовериться, с друзьями поговорить…

«Каждый из них… каждый из нас, людей, если хотите, ведет свою незримую войну за свою великую цель… что угодно! Любой бред. И пути достижения оных целей также любые».

— Или все намного проще, — медленно проговорил Курт. — Что, если ему достаточно пары слов, брошенных в обсуждении, доброго отзыва от приятеля или соседа? Что, если у него некое свое мерило достойного или недостойного человека? И суждение свое он выносит заблаговременно, не за день и не за два до убийства.

— А зачем же тогда тянет? — усомнился молчавший до сих пор Остхоф. — Проверяет свои выводы?

— Да что угодно, — пожал плечами Курт. — Может, ждет конкретного дня, настроения или фазы луны, может, подходящего момента, когда жертву можно будет застать в одиночестве, как в случае с Вернером Грюнштюком. Pro minimum сия тактика косвенно подтверждает, что малефиция для выманивания жертвы не используется, а точный день убийства не имеет значения.