И больше всего хочется направить удар в этого Герхарда, чтобы не говорил больше глупостей. Но нельзя, он ведь обычный мальчишка, вообще без способностей, его это убьет.

Девочка резко развернулась к высокому вязу. Его, конечно, тоже жалко, он тоже живой, но по-другому. Ей уже давно не приходилось так поступать: держать свои силы под контролем Альта научилась самое позднее годам к семи. Но и в четырнадцать помнила, как это делать.

Она ударила в полную мощь, послав всю темную волну в дерево. Обычный человек ничего бы и не заметил, кроме резкого взмаха руки девочки и внезапного шороха листвы, хотя ветра не было. Просто вяз словно встряхнулся, а потом на нескольких крупных ветках разом пожелтели листья, будто наступил октябрь. Прикасаться к веткам Альта не стала — и так знала, что они стали сухими и мертвыми.

— Прости, — шепнула она, легонько тронув ладонью ствол.

Маме она ничего рассказывать не будет. Та только расстроится и скажет, что мальчишки часто бывают глупыми — как будто Альта и так этого не знает. Расскажет отцу Бруно на исповеди, а больше никому об этом знать не надо.

Автор:Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: Мартин размышляет о допущенной им ошибке

Стригу не нужно столько же времени на сон, сколько человеку. Стригу вообще не обязательно спать каждую ночь.

Но людям отдых нужен ежедневно. К определенному часу лагерь имперской армии затихает, и Мартин остается один. Разумеется, спят в лагере не все: всматриваются и вслушиваются в темноту часовые, бдят у постели наиболее тяжелых пациентов сестры-целительницы, тихонько переговариваются редкие обитатели лагеря, которым почему-то не спится именно в эту ночь. Но все они не в счет; никому из них нет дела до следователя Конгрегации второго ранга Мартина Бекера, как и ему нет дела до них. У него в эти часы вообще нет дела.

А в отсутствие дела приходят мысли. Приходят они и днем, но тогда от них можно отгородиться участием в очередной стычке, допросом пленных, разговорами о текущих и грядущих делах с сослужителями, отцом, сестрой, Императором, командиром отряда — с кем угодно.

Ночью заняться нечем, и мысли захлестывают разум без остатка. Поначалу они вертятся вокруг событий минувшего дня и планов на день грядущий, и порой их оказывается довольно, чтобы заполнить бессонную или полубессонную ночь. Если же прошедший день не принес достаточной пищи для размышлений, разум помимо воли затягивает назад, в недавнее прошлое, пока он не упирается в ту самую ошибку, из-за коей переменилось столь многое.

За минувшие с того дня недели Мартин уже не раз обдумал и передумал все случившееся со всех сторон, но примириться с собою окончательно никак не выходило. Он отчаянно жалеет, что так и не привелось повидаться с отцом Бруно; духовник, должно быть, нашел бы те слова, которые помогли бы новообращенному стригу вырваться из замкнутого круга воспоминаний и сомнений. Отец и Альта поддерживают в меру сил, помогая устоять на краю бездны отчаянья, порою даже сделать шаг или два от этого края, но с наступлением ночи и вынужденного безделья все начинается сызнова.

Главное, что не дает примириться с собой и с произошедшим, — осознание того, что все было зря. Его обращение, последовавшая за этим смерть Александера, душевные терзания отца, отлично видимые, сколько бы тот ни пытался их скрыть, — ничего этого бы не случилось, если бы Мартин не поддался безумной надежде успеть спасти Фёллера. Это могло бы иметь какой-то смысл, если бы ему удалось-таки вытащить expertus’а живым (хотя не было никаких гарантий, что даже и тогда получилось бы вернуть к жизни его разум). Но беспамятный Фёллер погиб еще раньше своего незадачливого спасителя. И теперь выходит, что все жертвы были принесены зря, впустую, бессмысленно.

Эта мысль не дает покоя, сводит с ума, доводит до отчаянья с той самой ночи, когда стало ясно, какова расплата за его обращение. Он бы примирился и с собственной новой сутью (этот выбор он сделал добровольно и осознанно и, несмотря на некоторые непредвиденные осложнения, в целом на него не жаловался), и с тем напряжением, с каким смотрит на него отец после того, как выбор этот был сделан. Все бы довольно быстро свыклись с новым положением вещей.

Но смерти Александера он себе никак не простит. Альта может сколько угодно говорить о том, что его мастеру так лучше и об этом он и мечтал невесть сколько десятилетий, сути это не меняет. Если бы не совершенная Мартином глупость, Александер продолжал бы жить, Совет не стоял бы на ушах, не зная, кем закрыть брешь, появления коей никто не ожидал, отец не прятал бы безотчетную брезгливость за маской равнодушия (впрочем, в последнем он преуспевает все больше, и Мартин ему за это безмерно благодарен).

И еще он думает, что бы было, не побеги он сам вытаскивать Фёллера, а крикни об этом Александеру. Тот действительно мог бы успеть и добежать до застывшего изваянием expertus’а, и вынести его из эпицентра взрыва, и уйти на безопасное расстояние даже с такой ношей. Будучи теперь способным оценить все возможности стрига, Мартин понимает: смог бы. Вот только вопрос — стал бы? Счел бы нужным? Ведь останавливать самого Мартина он не стал…

Следом за этой мыслью неизменно приходит и другая: отец на его месте не совершил бы той же ошибки даже в столь же молодые годы. Мартин читал в архиве отчет о хамельнском деле Курта Гессе — полную версию. И разговаривал с отцом, пытаясь понять, каково ему было выбирать между жизнью напарника, почти друга, и победой над потусторонней сущностью. Тогда ему казалось, что он понял и в сходной ситуации, случись такая в его практике, выбрал бы верно…

Но ситуация оказалась другой, и его выбор повлек за собой две смерти вместо одной. По большому счету три, ведь сам Мартин фактически тоже умер, но себя он в расчет не берет. И ведь они с Йонасом Фёллером даже не были друзьями — так, напарники, самое большее приятели.

Разум снова и снова перебирает все произошедшее, не в силах покинуть этот круг сомнений, сожалений и вопросов без ответа. Из водоворота этих гнетущих мыслей тяжело, нечеловечески тяжело вырваться.

К счастью, распорядок жизни армии на марше не предполагает долгого времени на сон, и с рассветом лагерь начинает просыпаться, и можно найти себе дело или хотя бы завести с кем-нибудь разговор о малозначащих пустяках. Отвлечься.

Вырваться.

Отступить на полшага от края бездны, которая снова потянет к себе, как только ее потенциальная добыча останется наедине со своими мыслями и памятью.

Автор: Марина Рябушенко (Morane)

Краткое содержание: каждый из нас порой оглядывается назад

В последние недели он не раз возвращался мыслями к тому, с чего все это началось. С того злосчастного глиняного кувшина? Или с того, что в захудалый трактир захудалой деревеньки однажды вошел мальчишка-инквизитор? Или с того, что когда-то, совсем уж давно, один студент без памяти влюбился в крестьянку, и вся его жизнь полетела кувырком? Вряд ли можно найти однозначный ответ. Но, положа руку на сердце, разве жалеет он хоть об одном из прожитых дней? Нет. Даже о том, двадцати с лишним лет давности дне, когда он, бунтарь и свободолюбец, как ему тогда казалось, — а на деле просто молодой дурак — наслушался речей одного чрезвычайно дружелюбного пивовара и едва не угодил в лапы дьяволу. Прошло много времени, прежде чем он понял: это было испытанием Господним, уготованным специально для него. Если бы он не выдержал, кто знает, где был бы сейчас. Уж точно не здесь. Вероятнее всего, давно сгнил бы в земле или обратился в пепел.

Он помнил, как тяжко, невыносимо ему было в те первые месяцы, как мучительно он пытался сохранить себя, свои убеждения, как непримиримо спорил с собственной гордостью, уязвленной тем, что он фактически оказался привязан к человеку, которого едва не погубил. И факт того, что оный человек также не испытывал от его присутствия никакой радости, его ничуть не успокаивал. Не раз за эти годы он задумывался о том, для чего Господу было угодно положить начало их дружбе именно таким образом? Для чего он провел их через взаимную неприязнь, почти ненависть, отравленную взаимным же спасением жизни, через недоверие друг к другу, через взаимное унижение от того, что каждый из них помнит и будет помнить до конца дней о произошедшем в Таннендорфе. Для того ли, чтобы вся эта мешанина чувств, перекипев, как варево в котле, изменила их обоих? И если старый священник, буквально навязавший их друг другу, мог предвидеть все это еще тогда, то он воистину был великим знатоком человеческих душ.