— А не Господь ли направил меня в те катакомбы на встречу с Мельхиором? — проворчал кардинал, что-то поправляя на столе здоровой рукой.

— Господь не позволил тебе отойти в мир иной прямо на месте, — заметил старый expertus. — Помнишь, что Альберт говорил об Abyssus'е? Твоим щитом стали их молитвы, а значит, Он готов был дать тебе еще время.

— А что на твои теории говорит Бенедикт? — осведомился Сфорца с усмешкой. — Ему ты применить lapis philosophorum (Философский камень (лат.)) не предлагал?

— Продлить твои дни сейчас важнее, — не сразу откликнулся Альберт, сопроводив свой ответ тяжким воздыханием. — Его здоровье я смогу еще поддерживать некоторое время и собственными силами. Твое, боюсь, уже нет.

— Он отказался, — уверенно произнес кардинал, пристально следивший за лицом собеседника. — Ты не сумел уговорить его на этот шаг, но думаешь, что выйдет со мною?

— Я уповаю на твою практичность, Гвидо, — невесело улыбнулся Альберт. — Оставшегося у меня магистериума всяко хватит на поддержание сил лишь одного из вас, как бы мне ни желалось иного.

— Камню можно найти и другое применение, — заметил итальянец. — Об этом догадываюсь даже я, а уж при твоих познаниях в алхимии…

— Можно, — неспешно кивнул expertus. — Вот только когда возникнет в том надобность? Через десять лет? Через двадцать? Через сотню? И возникнет ли вовсе, ежели сейчас Конгрегация не удержится, не устоит? Толковому алхимику ведомо, что никакое вещество не должно хранить бесконечно, но надобно расходовать разумно и в нужный момент. Мой опыт говорит мне, что нужный момент для остатка моего магистериума настает теперь.

— Oddio (О Боже (итал.)), — пробормотал Сфорца со вздохом. — Помню, как Майнц уговаривал меня не брать лишний грех на душу, а теперь дожил до дня, когда его тезка побуждает меня к ровно обратному деянию.

— Я же сей грех тебе могу и отпустить, брат мой, — заметил Альберт. — Так что же ты скажешь? Я не буду более настаивать, пусть даже сейчас ты ответишь отказом. Неволить не стану.

Сфорца ответил не сразу. Он вытянул из кипы бумаг на столе один лист, перевернул его, просмотрел, со вздохом отложил в сторону; вздохнул еще раз, поднял взгляд к собеседнику.

— Va bene (Хорошо (итал.)), — проговорил он наконец. — Приму еще один камень на свою и без того многогрешную душу. Давай свой эликсир, искуситель.

***

Пахнущая горькими травами настойка наполнила до половины два серебряных стаканчика.

— Упокой, Господи, его душу… — пробормотал Сфорца, берясь за один из них. — Наименее грешную из всех наших.

— Amen, — с тихим вздохом отозвался отец Альберт.

Несколько мгновений протекли в молчании, нарушаемом лишь тихим стуком опустевшей посуды.

— Сожалеешь, что не мог быть на погребении? — по-прежнему тихо спросил старый expertus.

Кардинал слабо пожал плечом:

— Что толку в сожалениях? Мое место в те дни было в Карлштейне. Здесь я ничего не мог бы изменить. Перед отъездом я с ним простился.

Бывший алхимик кивнул.

— Когда ушел Альберт, — проговорил он, задумчиво покручивая стаканчик в сухих пальцах, — помню, как мы решали, как будем дальше справляться втроем. Теперь нас пятеро… и вместе с тем двое.

— Хоффмайер освоится быстрее, чем думает он сам, — отмахнулся Сфорца. — Об Александере и говорить нечего. Антонио… Антонио справится, когда в том возникнет необходимость.

— Справится, — согласился Альберт. — Теперь — справится. Но станешь ли ты ныне говорить, что напрасно я убедил тебя задержаться на сем свете?

— Не стану, — с тихим вздохом отозвался кардинал, — хоть и прежнего своего мнения не переменю. То, что мы с тобою совершили, — грех, за который мне еще воздастся. Но я солгу, если скажу, что жалею о сделанном.

Отец Альберт понимающе кивнул и подлил еще настойки в пустые стаканы.

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: в штутгартское отделение, где Курт оказывается проездом, попадает неожиданный арестованный

Курт повернул голову на звук, слышать который в отделении Конгрегации было как-то не слишком привычно. Тот доносился из коридора, соединявшего гостевые комнаты общежития с лестницей к рабочим officium'ам (Должность, служба (лат.) — в данном случае кабинет, рабочая комната). Будь при нем помощник, Курт отправил бы его узнать, что за неурочный шум, но Бруно как раз проходил курс приобщения мрачных потусторонних тайн под руководством отца Альберта.

Новонареченному ректору Академии требовалось знать много больше, чем простому монаху, а нового помощника знаменитому Молоту Ведьм пока не придали. Приходилось все делать самому.

Звук назойливо приближался. Любопытство победило усталость: проделавший весь путь до Штутгарта, не слезая с лошади, следователь первого ранга встал с лежанки и направился в сторону источника. Он толкнул дверь…

И чуть не врезался во Франка. Бывший однокашник нес на вытянутых руках истошно голосящий сверток, не узнать в коем спеленатого младенца не смог бы разве что отшельничающий с рождения монах. За доверенным adjutor’ом (Помощник (лат.)) местного обер-инквизитора переваливалась широкобедрая фигура в женском платье. Слово «кормилица» всплыло в памяти как-то само собой.

— Опять подбросили? — Курт успел сделать шаг в сторону. Франк, доселе имевший вид кислый и задумчивый, оживился.

— О, ты уже приехал? Ждали завтра. Мы как раз с майстером Буркхардом решили: пока Гессе нет, отпросимся у обера, сходим, разомнемся... Вот, размялись.

Он словно наконец заметил женщину, догнавшую энергичного конгрегата и теперь взиравшую на него самого с осуждением, а на сверток в его руках — умильно и с неким даже вожделением. Младенец перекочевал в пухлые и заботливые объятья кормилицы и волшебным образом затих. Курт цокнул языком.

— Заинтриговал. Ну, колись теперь давай. Я, как помнишь, проездом, но никуда не тороплюсь.

— Ага, и с шеи не слезешь, пока все не разнюхаешь, — подмигнул Франк. — Пошли к старику, пусть отбивается.

«Старик», к слову, ещё довольно нестарый Кифер Буркхард, пребывающий в том же первом ранге куда дольше самого Курта, лишь кивнул, когда тот переступил порог.

— Гессе. Рад видеть. Вы ведь в курсе, что есть легенда, будто загадочные дела волшебным образом зарождаются там, куда еще только собирается Молот Ведьм? То есть, работой вы себя обеспечиваете сами.

— Ага, сам придумываю, сам ловлю, сам пытаю. Жгу тоже вот этими самыми руками, — Курт кивнул на затянутые в тонкие перчатки ладони. — Все как в старые добрые времена. А Конгрегация — это кружок моих неубедительных подражателей.

— Ну, самомнение на месте, значит, и остальное должно быть в норме, — подытожил собеседник. — Кроме шуток: нам буквально вчера доставили прелюбопытную opera anonima (Анонимный труд (лат.) — донос, «анонимка»): мол, регулярно свершается сатанинский обряд, там-то и тогда-то. Как раз подкинули, когда вы отправились в путь, если не ошибаюсь. И что думаете? Взяли по этой наводке натурального культиста.

На слове «культист» Франк фыркнул и отвернулся. Плечи его мелко тряслись. В глазах Буркхарда тоже бегали озорные искорки, так что Курт не выдержал и подался вперед.

— Кифер, ну вы-то хоть не дразните. Что там у вас?

Штутгартцы переглянулись и неприлично заржали в голос. Старший, впрочем, довольно быстро прокашлялся, потер ладони и кивнул:

— Сходите посмотрите сами. В камере сидит: скажете стражу, что я разрешил. Одна просьба: раскру́тите на что серьезное — не забудьте поделиться!

— Id est, вы отдаете взятого лично подозреваемого другому следователю на допрос? — Курт сощурился. — Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб учуять подвох. Но вы правы, мне уже любопытно. Пойду гляну.

***

С первого взгляда могло показаться, что в камере сидит укутанный в обширную, долгополую рясу монах преклонного возраста. Правда, тут же возникал вопрос: кто дозволил арестованному остаться в одежде, которая явно могла изобиловать потайными карманами или послужить средством для самоудавления? Впрочем, страж, даже не стоявший, а присевший на табурет напротив решетки, смотрел на своего подопечного спокойно. На лице его порой словно мелькала тень улыбки, и будто бы только служебный долг мешал той проявиться во всей полноте.