В глазах человека, стоявшего напротив двоих следователей третьего ранга, читалась бессильная злость, к которой все больше примешивалась обреченность, и все яснее проступал неприкрытый страх - страх перед ближайшим будущим, даже не перед тем, что неизбежно произойдет через день или два, а перед тем, что случится через минуту, в следующий миг; и страх перед дознавателями, сидящими за столом. Особенно перед одним из них.
В последнем, надо признать, допрашиваемый был не вполне одинок. Похоже, в эти дни Дитриха Ланца побаивались даже сослуживцы, во всяком случае те, кто был ниже по рангу - стражи Друденхауса приветствовали его строго по уставу, попадавшиеся время от времени в коридорах агенты торопливо кивали и проскальзывали мимо, не встречаясь с ним взглядом, и спешили найти Райзе. Да и сам Густав предпочитал лишний раз не смотреть сослуживцу в глаза, делясь полученными от агентов сведениями, сделанными выводами и не стремясь поддерживать разговор на сторонние темы.
В данный момент Райзе сидел рядом, склонившись над листом бумаги, и подчеркнуто скрупулезно вел протокол допроса обвиняемого.
Говард Шварц, двадцать семь лет, четыре ночи назад бросивший факел в распахнутое по случаю жаркого лета окно дома, занимаемого следователем Ланцем и его семьей. Покушение на инквизитора успехом не увенчалось - Дитрих всегда спал чутко, это и спасло его и Марту, - но избежать жертв не удалось. Третьего дня состоялись похороны - земля городского кладбища навсегда скрыла обоих сыновей Дитриха и Марты. Хайнриху было восемь, Герберту к зиме исполнилось бы десять...
- Итак, ты знал, чей дом поджигаешь, - голос дознавателя был спокойным и ровным до звона.
- Знал.
Вопрос был формальным, ответ - тоже. Накануне арестованный пытался было отпираться, еще на обычном допросе, но быстро сдался: инквизиторов в Кёльне было всего трое, и весь город знал их в лицо и где они живут.
- По какой причине ты поджег дом инквизитора?
Шварц повел затекающими от стояния в неудобной позе плечами и буркнул:
- Заплатили.
И этот вопрос и ответ на него уже тоже звучали, но дознаватели старательно блюли протокол.
- Заплативший тебе обозначил конкретную жертву, или ты сам выбрал, чей дом жечь? - удерживать бесстрастность тона становилось все сложнее.
- Он назвал имя и указал дом.
- Кто это был? - Дитрих резко подался вперед. Подследственный невольно дернулся, но тут же принял нарочито независимый вид.
- Не знаю, мне было все равно, - бросил он сквозь зубы.
- По-моему, этот молодчик врет, - чуть растягивая слова, произнес Дитрих, обращаясь к Райзе. Он был рад любому поводу перейти к более жесткому допросу. - Приподними-ка его. Может, мозги заработают.
Exsecutor молча исполнил указание, и поджигатель завис в ладони над полом, подвешенный к крюку в потолке за связанные руки. Плечи его напряглись, мышцы натянулись. Шварц зашипел, пока больше от неожиданности, чем от боли, но дознаватель по опыту знал, что настоящая боль придет позже, и был готов подождать.
Следующие несколько минут Дитрих внимательно и неотрывно смотрел подследственному в лицо, выискивая на нем признаки страдания.
Наконец, спустя минуту после того, как Шварц дернулся, безуспешно пытаясь поудобнее извернуться в своем подвешенном состоянии, и скривился от боли, когда ему это не удалось, дознаватель повторил вопрос. Вкрадчиво, обманчиво-доброжелательно.
- Кто заказал тебе поджог?
Шварц молчал.
- Ты зря упираешься, - произнес Дитрих спустя минуту. - Ты уже попался, и твоя вина доказана. Значит, у нас развязаны руки. И, поверь моему опыту, это страшная ситуация. Отмолчаться не выйдет, можешь забыть об этом сразу же. Все, чего ты добьешься, это продления собственных мучений. Лично меня это более чем устраивает, - он криво усмехнулся, - а вот зачем ты себя истязаешь, я не понимаю.
Поджигатель дернулся, пытаясь дотянуться пальцами ног до пола, но исполнитель хорошо знал свою работу; так он лишь раскачал веревку, чем сам же сделал себе еще больнее.
- Понял, - зло усмехнулся Дитрих, наблюдая за потугами подследственного. - Тебе просто нравится. Так бы сразу и сказал. Всыпь-ка ему пару горячих для вящего удовольствия, - обратился он к exsecutor"у.
Свистнул кнут, с характерным звуком хлестнул по плечам, обдирая кожу. Шварц рванулся, инстинктивно стремясь уйти от нового удара - разумеется, безуспешно, - мышцы рук напряглись еще больше; на сей раз он не смог сдержать болезненного вскрика. Дитрих удовлетворенно кивнул и продолжил увещевать:
- Ты мне другое скажи, приятель, - последнее слово он, вопреки всем правилам, выплюнул с явным отвращением. - Ты что, хочешь тут страдать в одиночку? Ты думаешь, что тот, кто тебя послал, меньше виновен? Полагаешь, он заплатит тебе, если ты станешь отдуваться за него и за себя? Я тебя уверяю, на твою казнь он будет смотреть абсолютно равнодушно. Не хочешь обеспечить ему место рядом с собой? Или возомнил себя героем, страдающим за убеждения? Поверь, умрешь ты совершенно бесславно. Толпа запомнит твои вопли, а не твое имя и стойкость. Отвратительные, отчаянные вопли. То, что ты чувствуешь сейчас, мелочь по сравнению с тем, что тебе предстоит. Там, над углями, когда твои собственные потроха закипят в твоем брюхе, ты будешь вспоминать эту боль, как мгновения счастья. А ведь ты кто? Всего лишь исполнитель, ты ведь не сам это придумал. Тебе заплатили - ты сделал. А наказан будешь по всей строгости. Так что, не надумал разделить кару с истинным виновником?
- Чтоб ты сдох, - выплюнул Шварц и тут же подавился криком: по знаку следователя exsecutor снова хлестнул кнутом по напряженным плечам. В свете углей в жаровне выступившая на месте удара кровь казалась почти черной.
- Свой шанс отправить меня на тот свет ты профукал, мразь! - Дитрих вскочил и рванулся к обвиняемому, и Райзе с трудом удалось удержать его на месте. - Кто. Этот. Ублюдок? - делая ударение на каждом слове, процедил он, тяжело дыша и опираясь кулаками на стол.
Шварц молчал, зло зыркая исподлобья на следователей. Исполнитель за его спиной задумчиво позвякивал инструментами.
- Снимай оттуда этого плясуна и готовь прут погорячее, - с трудом беря себя в руки, велел Ланц. - Кажется, по-хорошему этот молодчик понимать не хочет.
Допрашиваемый мимовольно облегченно выдохнул, ощутив под ногами холодный камень пола, но лишь затем, чтобы в следующий миг взвыть в голос и выгнуться всем телом, когда раскаленное докрасна железо прижалось к его спине чуть ниже вспухших, покрытых тяжелыми вязкими каплями крови следов от кнута. По молчаливому знаку следователя сия процедура была повторена еще дважды, и с каждым разом вопли пытуемого становились все отчаяннее.
- Просто ответь на мой вопрос, - как можно спокойнее проговорил Дитрих, когда исполнитель отступил на шаг назад, вернув свое орудие на жаровню, - и все это прекратится. Кто тебе заплатил за поджог?
- Я не знаю! - в голосе Шварца смешались боль, отчаяние и ненависть к допросчику.
Дитрих вздохнул, ощущая разлитый в застоявшемся прогретом воздухе запах гари. Сегодня он чувствовался особенно отчетливо, перебивая все прочие запахи - крови, пота, раскаленного металла. Все они, безусловно, присутствовали и ощущались, как и всегда, но отчего-то сейчас явственнее всего чувствовались гарь и удушливая вонь обожженной человеческой плоти. Как в ту ночь, когда Дитрих проснулся со слезящимися глазами и, задыхаясь в едком дыму, вытащил на улицу еле дышащую Марту, а потом, кое-как прикрыв лицо куском собственной ночной сорочки, наспех смоченным в ближайшей луже, и по-прежнему заходясь рвущим легкие кашлем, кинулся назад в дом, мимоходом отметив подбегающих соседей с ведрами, запрещая себе думать о том, что может не успеть...
Не успел. Больше ему спешить было некуда. Даже к жене, ждущей его в безнадежно опустевшем доме, он не мог заставить себя торопиться, хотя прекрасно осознавал, что ему следует быть рядом и поддерживать ее в их общем горе. Дитрих даже самому себе не мог ответить на вопрос, в чем причина: в том ли, что боялся вновь услышать злые слова и обвинения, или же в том, что и сам винил в случившемся себя и не желал ранить Марту своим присутствием, лишний раз напоминающим о его бессилии. "Лучше бы ты сам умер!" - в сердцах крикнула ему вчера жена - и он не нашелся, что возразить. А где-то в глубине души был даже с ней согласен. Конечно же, она потом извинялась. Плакала, просила прощения, клялась, что на самом деле так не думает, что слова вырвались сами собой... Он простил. По крайней мере, зла на жену не держал. Но забыть не мог. "Лучше бы ты сам умер!" звенело в ушах раз за разом, сплетаясь с криками обвиняемого, не приносившими облегчения.
