– Не забывай, маг, про данное тебе богами поручение, – проговорил вельможа. – В этом удивительном стечении обстоятельств мне определенно видится их святая воля. Если фараон умрет от полученных ран, его смерть ни у кого не вызовет подозрений.

Больше он не произнес ни слова, зато впился в лицо Таиты своими колючими желтыми глазами.

– Воля богов торжествует над всем прочим, – согласился Таита двусмысленно.

Наджа уловил из его ответа то, что хотел услышать.

– Мы поняли друг друга, Таита. Надеюсь на тебя. Ступай с миром, я отправлюсь в Фивы следом за тобой, как только избавлюсь от Апепи.

Последняя фраза показалась Таите странной, но он был слишком встревожен, чтобы задумываться об этом.

– Кто знает? – продолжил Наджа, загадочно улыбнувшись. – Вдруг при следующей встрече у нас найдутся друг для друга важные новости?

Таита поспешил на галеру и, войдя в крошечную каюту на палубе, где лежал Нефер, застал там Минтаку. Девушка опустилась у носилок на колени и безутешно рыдала.

– В чем дело, милая? – нежно спросил старик. – Ты была храброй как львица, сражалась не хуже воина стражи. Что повергло тебя теперь в такое отчаяние?

– Утром отец увозит меня с собой в Аварис, но я должна быть рядом с Нефером. Я ведь его суженая, я нужна ему. Мы нужны друг другу.

Царевна жалобно посмотрела на мага, и тот понял, насколько она истомлена душой и телом.

– О, маг! – Она взяла его за руку. – Быть может, ты пойдешь к моему отцу и попросишь отпустить меня в Фивы, чтобы я могла ухаживать за Нефером? Отец прислушается к тебе.

Но Апепи только фыркнул, когда Таита попытался убедить его.

– Ввергнуть мою овечку в логово Наджи? – Он с усмешкой тряхнул головой. – Я доверяю ему не больше, чем скорпиону. Кто знает, какую пакость выкинет этот шельмец, стоит мне вручить ему такую драгоценность? Что до молодого щенка, Нефера, то он задерет ей юбку со скоростью сокола или коршуна, падающего на добычу. Если уже не прогулялся по этой дорожке. – Царь снова расхохотался. – У меня нет желания обесценивать стоимость ее девственности. Нет, Чародей, Минтака возвращается под мое крылышко в Аварисе вплоть до самой свадьбы. И никакие твои заклинания тут не заставят меня передумать.

Горестным получилось прощание Минтаки с Нефером. Юноша находился на грани сознания, ослабев от потери крови и одурманенный наркотиком. Но когда она поцеловала его, он открыл глаза. Девушка негромко поклялась ему в своей любви, и он смотрел ей в глаза, пока она говорила. Прежде чем встать и уйти, Минтака сняла с шеи золотой медальон.

– Здесь локон моих волос. В нем моя душа, и я вручаю его тебе.

Вложив медальон в руку Нефера, она сомкнула вокруг него его пальцы.

В одиночестве стояла Минтака на берегу Нила и смотрела, как быстрая галера, увозящая Нефера и Таиту, преодолевает течение. Благодаря усилиям двадцати пар гребцов, она вздымала носом белый бурун, идя вверх по реке в Фивы. Царевна не махала Таите, темный силуэт которого обрисовывался на корме, только с тоской в глазах смотрела на него.

На следующее утро на борту гиксосской царской барки состоялась последняя встреча между Апепи и регентом. Присутствовали все девять сыновей царя, Минтака сидела рядом с отцом. С предыдущего вечера, когда отчалил корабль с фараоном Нефером-Сети, Апепи не спускал с дочери глаз. По опыту он знал, что, если его упрямая дочь всем сердцем желает чего-то, ее не остановит ни здравый смысл, ни обязанность повиноваться родителю.

Церемония прощания происходила на палубе барки и сопровождалась выражением взаимного доверия и соблюдения мира.

– Да продлится он тысячу лет! – провозгласил Наджа, возлагая на Апепи Золото Вечности – почетную награду, изобретенную специально для этого торжественного случая.

– Тысячу тысяч лет, – подхватил Апепи с такой же серьезностью, когда украшенная драгоценными и полудрагоценными камнями цепь легла ему на плечи.

Регент и царь обнялись по-братски, затем Наджа отправился в лодке на собственную галеру. Когда два флота двинулись в противоположные стороны – один в Фивы, другой вниз по течению, где им предстояло пройти сотни лиг до Мемфиса и Авариса, – корабельщики приветственно кричали, пока не потеряли друг друга из виду. Гирлянды и венки из пальмовых ветвей и цветов, летящие с судов, устлали всю поверхность широкой реки.

Не слишком торопясь, царь Апепи не имел нужды плыть в темноте в безлунные ночи, поэтому вечером того дня корабли гиксосов встали на якорь под Баласфурой, напротив храма Хапи, этого бога Нила, предстающего в облике наполовину человека, наполовину бегемота. Царь и его семья сошли на берег и возложили на алтарь святилища белого быка. Верховный жрец выпотрошил еще живого быка и произвел по внутренностям гадание для царя. И опечалился, обнаружив, что кишки животного поражены вонючими белыми червями – отвратительной массой они закопошились на каменном полу. Пытаясь скрыть эту незадачу от царя, жрец прикрыл червей плащом и понес всякую чепуху, но Апепи оттеснил его и воззрился на отвратительное зрелище. Даже его оно явно потрясло, и в кои веки гиксос угрюмо молчал, когда направлялся из храма к берегу, где Трок и его военачальники приготовили для государя угощение и развлечения.

Даже священные черные петушки при храме отказались клевать пораженные внутренности жертвы. Жрецы бросили мерзкую массу в очаг, непрерывно горевший с незапамятных времен, но огонь, вместо того чтобы пожрать потроха, был сам задушен ими. Знамение было хуже некуда, но верховный жрец велел закопать внутренности и разжечь огонь заново.

– Даже не припомню такого дурного предвестия, – сказал он своим собратьям. – Посылаемый Хапи знак предвещает ужасное событие, войну или кончину фараона. Всю эту ночь мы будем молиться, чтобы фараон Нефер-Сети оправился от ран.

На речном берегу Трок поставил для царской семьи шатер из ярких красных, желтых и зеленых полотнищ. Целые туши быков жарились над ямами, полными раскаленных углей, тогда как амфоры с лучшим вином охлаждались в речных водах. Сгибаясь под их весом, рабы таскали их к столу, по мере того как Апепи и другие пирующие требовали снова наполнить кубки.

С каждой опрокинутой чашей настроение царя улучшалось, и вскоре он уже подбивал сыновей распевать вместе с ним непристойные песенки. Иные были настолько похабными, что Минтака, сославшись на усталость и головную боль, удалилась вместе с рабынями на царскую барку, пришвартованную у берега. Она попыталась увести за собой и младшего брата Кьяна, но вмешался отец. Доброе вино помогло ему забыть о неблагоприятном исходе гаданий в храме.

– Оставь парня с нами, маленькая вертихвостка! Пусть приучается ценить хорошую музыку.

В приливе родительской любви он притянул мальчика к себе и сунул ему под нос чашу.

– Глотни-ка, наследничек. Это поможет тебе распевать веселей.

Кьян восхищался отцом, и такое выражение товарищества на глазах у всех наполнило его гордостью и самодовольством. Наконец-то папа стал обращаться с ним как со взрослым мужчиной и воином. Едва не поперхнувшись, он все-таки осушил чашу, и все общество во главе с Троком шумно приветствовало его, как если бы он сразил в битве первого своего врага.

Минтака застыла в неуверенности. Она питала к младшему брату почти материнские чувства, но поняла, что доводы рассудка отца сейчас не убедят. С подчеркнутым достоинством царевна повела служанок за собой к реке, и под хмельной гвалт пирующих они поднялись на барку.

Лежа на матрасе, девушка внимала звукам застолья. Она старалась уснуть, но ум ее был занят мыслями о Нефере. Чувство утраты, которое она гнала прочь весь день, вернулось, как и беспокойство из-за ран суженого. Вопреки всем усилиям сдержаться, слезы потекли у нее по щекам. Чтобы заглушить рыдания, Минтака уткнулась в подушку.

Наконец она провалилась в тягостный, без сновидений, сон, от которого с трудом очнулась. Вино за столом она только пригубила, но чувствовала себя как одурманенная, и голова болела. Она недоумевала, что разбудило ее. Снаружи донеслись хмельные голоса, барка накренилась под весом забравшихся на борт мужчин. Раздавались смех и гомон, по палубе у нее над головой топали. Судя по обрывистым восклицаниям, на корабль принесли ее отца и братьев.