Они спустились, чтобы присоединиться к нему, и оказались среди обоза. Путники влились в длинный караван повозок и вьючных животных. Минтака и Мерикара держали головы и лица покрытыми и в своей пыльной, потрепанной одежде привлекали мало внимания. Лок и Локка следовали рядом с ними и пресекали проявление любопытства со стороны спутников. Обоз еле тащился, поэтому даже на своих тощих ослах они передвигались немного быстрее остальных и, подобно плывущим по могучей реке щепкам, смещались к голове колонны. По пути девушки проезжали мимо представителей всех типов человеческого общества. Тут были нищие и потаскухи, торговцы и водоносы, цирюльники, кузнецы и плотники, певцы и жонглеры. Они видели, как полководцы, величественные, с Золотом Похвалы на груди, которые мчались на колесницах сквозь толпу, плетью отгоняли с дороги калек, ковыляющих на костылях, и женщин, кормивших на ходу младенцев грудью, пока детки постарше брели, цепляясь за юбки матерей.

Минтака и Мерикара погоняли убогих ослов как могли, и в первую ночь расположились под открытым небом, в окружении походных костров, среди гомона и смрада огромного скопления людей.

Едва достаточно рассвело, чтобы видеть дорогу, они снова отправились в путь. К полудню им удалось нагнать арьергард: шли отряды копейщиков, шеренги лучников с ненатянутыми луками и пращников, распевающих походные песни на варварском языке западных островов. Затем они обогнали длинную колонну запасных лошадей; коней вели цепочками по двадцать, а следом двигались возы с кормом и водой. Минтаку поразило их число – ей казалось, что во всем Египте не сыскать такого количества животных.

Воины поглядывали на двух женщин, поскольку даже простенькие платья и широкие накидки на головах не могли скрыть от столь наметанных взоров их молодость и изящество. Когда девушки проезжали мимо, им посылали сальные комплименты и непристойные предложения, но страх перед своими офицерами и отрезвляющее присутствие Лока и Локки удерживали вояк от дальнейших шагов.

В тот вечер царевны продолжали ехать и после того, как главное войско встало лагерем, и после заката увидели близ дороги большую заребу, обнесенную стеной из кольев и колючего кустарника. Зареба размещалась в легко обороняемой низине между двух невысоких холмов. Вход в нее бдительно охранялся, и жизнь тут кипела: дозорные расхаживали взад и вперед, суетились посыльные, въезжали и выезжали колесницы, управляемые офицерами Красного полка. Над проделанными в частоколе воротами развевался флаг, который Минтака сразу узнала: на нем была изображена кабанья голова, свесившая язык из угла клыкастой пасти.

– Человек, которого мы ищем, здесь, – шепнула Минтака Мерикаре.

– Но как мы войдем, чтобы встретиться с ним? – с сомнением спросила Мерикара, глядя на часовых.

Они разбили собственный маленький лагерь чуть дальше по дороге, но так, чтобы отсюда просматривались ворота ставки Пренна, начальника Красных и арьергарда фараоновой армии. Минтака извлекла из переметной сумы драгоценную масляную лампу, которой удалось пережить тяготы пути, и в ее свете написала на кусочке папируса короткое сообщение. Оно было адресовано «Дяде Медведю» и имело подпись: «От твоего маленького сверчка».

Женщины смыли с лиц пыль, уложили друг другу волосы и почистили хитоны. Затем, взявшись за руки для храбрости, подошли к воротам в частоколе. Десятник стражи заметил их и вышел навстречу, чтобы прогнать.

– Эй вы, два сочных кусочка для насадки на шип! Идите-ка трясти своими прелестями где-нибудь в другом месте. Пошли вон отсюда!

– Ты вроде как добрый и порядочный человек, – сухо сказала ему Минтака. – Позволил бы ты какому-нибудь нахалу так грубо разговаривать с твоими дочками?

Десятник уставился на нее. Она говорила на гиксосском языке грамотно и в таком тоне, какой услышишь только у знати. Он поднял фонарь и осветил женщин. На них была простая одежда, но, разглядев их черты, он резко выдохнул. Перед ним явно стояли девушки высокого ранга. Даже лица были ему смутно знакомы, хотя припомнить, где он их видел, пока не получалось.

– Извините, госпожи, – пробормотал он. – Я принял вас за…

Он запнулся, и Минтака милостиво улыбнулась:

– Конечно, мы тебя прощаем. Передашь от нас сообщение для военачальника Пренна?

Она протянула ему скатанный папирус. Десятник поколебался, прежде чем взять свиток.

– Мне очень жаль, но я прошу вас подождать, пока не получу указаний.

Совсем скоро десятник прибежал назад:

– Госпожи! Простите, что заставил вас ждать. Прошу, следуйте за мной.

Он проводил их к шатру из окрашенного льна посередине обнесенного частоколом лагеря. Последовала еще одна небольшая задержка, пока десятник шептался с младшим офицером, отвечающим за пост. Затем девушек провели в шатер. Внутри он был скудно обставлен, пол устилали шкуры сернобыков, зебр и леопардов. На них, скрестив ноги, сидел мужчина в окружении карт и свитков папируса. На коленях он держал деревянное блюдо с зажаренными на костре ребрышками и лепешками из дурры. Мужчина посмотрел на вошедших. Лицо у него было худое, щеки ввалились, и даже ленты в его бороде не могли скрыть того, что она скорее седая, чем черная. Кожаная повязка закрывала один глаз. Взгляд у него был хмурый.

– Дядя Тонка! – Минтака шагнула на свет лампы и скинула накидку.

Мужчина медленно поднялся и уставился на нее. Затем внезапно усмехнулся, а единственный его глаз сверкнул.

– Я и поверить не мог! – Он обнял ее и поднял в воздух. – Я слышал, ты покинула нас и переметнулась к врагу.

Когда он снова поставил Минтаку и она частично оправилась от столь бурного выражения любви, она выпалила:

– Я затем и приехала, чтобы поговорить с тобой об этом, дядя Тонка.

– Кто это с тобой? – Он поглядел на Мерикару, затем заморгал здоровым глазом. – Клянусь зловонным дыханием Сета, я ее знаю.

– Это царевна Мерикара.

– Сбежавшая жена Наджи. Он будет рад заполучить тебя обратно, – хмыкнул Пренн. – Есть хотите?

Не дожидаясь ответа, он крикнул своим слугам, чтобы принесли еще мяса, хлеба и вина. Когда слуги подавали им пищу, обе девушки вновь закрыли лица, но как только они ушли, Минтака подсела к Пренну со стороны здорового уха и понизила голос, чтобы никто любопытный за стенами шатра не мог их подслушать.

Гиксос слушал молча, но когда девушка описала ему события той ужасной ночи, когда ее отец и все братья погибли на горящем корабле у Баласфуры, выражение его лица изменилось. Минтаке показалось, что она заметила слезу, блеснувшую в уголке глаза ветерана, хотя подобная слабость немыслима для сотника Красных. Пренн отвернулся, а когда посмотрел на нее снова, слезы не было, и Минтака поняла, что ошиблась.

– Я любил твоего отца почти так же сильно, как люблю тебя, маленький сверчок, но ты предлагаешь мне совершить измену, – только и сказал Пренн, когда девушка закончила свой рассказ.

Некоторое время он молчал, потом вздохнул и сказал:

– Мне требуется время, чтобы все обдумать. Но вы, однако, не можете вернуться туда, откуда пришли. Это слишком опасно. Вам обеим придется побыть под моей защитой, пока это дело не разрешится.

В ответ на их возражения он решительно отрезал:

– Это не просьба, а приказ. – Он на миг задумался. – Я переодену вас, как пару моих любимых мальчиков. Это не вызовет толков, поскольку всем моим людям известно, что огузок мне по вкусу ничуть не меньше, чем филе.

– Можно мне хотя бы послать весточку Неферу-Сети? – взмолилась Минтака.

– Это тоже слишком рискованно. Наберитесь терпения. Долго ждать не придется. Наджа стоит на высотах Хатмии и через несколько дней двинется на Исмаилию. Сражение состоится еще до того, как полная луна Осириса пойдет на убыль. – Потом он буркнул еле слышно: – И я вынужден буду принять решение.

Мерен издалека наблюдал за огромным войском фараона Наджи. Когда оно начало спускаться с перевала Хатмия на сухие земли пустыни, он выпустил пару голубей из данных ему Таитой. Если одну поймает сокол или другая хищная птица, вторая все же донесет весть. На лапку у каждой птицы была намотана в один оборот красная нить – извещение о том, что наступление началось.