И вот птица здесь. Его собственная. Таита, похоже, призвал ее из самой выси небес. Тут Нефер услышал сокола. Крик его был похож на плач и доносился издалека, почти теряясь в небесах и пустыне, но до глубины души заворожил царевича, как если бы сам бог заговорил с ним. Несколько секунд спустя сокол снова подал голос, прямо над ним, и на этот раз крик был более пронзительным и свирепым.

Голуби заметались в ужасе, пытаясь оборвать ремешки; они били крыльями с такой силой, что полетели перья, а вокруг поднялось целое облачко пыли.

Сокол устремился на приманку. Нефер слышал, как ветер все звонче поет в его крыльях. Уже можно было без опаски поднять голову, так как внимание хищника целиком сосредоточилось на добыче.

Царевич поднял взгляд и увидел птицу – она падала из режущей синевы пустынного неба. Полет был божественно красив: крылья сложены за спиной, как два наполовину спрятанных в ножны клинка, голова вытянута вперед. От такой красоты и силы Нефер громко охнул. Ему доводилось видеть других соколов, взращенных в зверинце у отца, но никогда не наблюдал он такой первозданной грации и такого величия. Приближаясь, сокол словно увеличивался в размерах, а присущие ему цвета приобретали насыщенность.

Искривленный клюв был ярко-желтым, с кончиком острым и черным, как обсидиан. Глаза горели яростным золотом, а во внутренних их уголках виднелись отметины, похожие на застывшие слезы. Шея была кремовой и пестрой, как мех горностая, крылья красноватые и черные. Сложение птицы было таким совершенным в каждой мельчайшей детали, что мальчик ни на миг не усомнился в божественной ее природе. Он желал обладать ею со страстью, о силе которой даже не подозревал.

Царевич напрягся, ожидая, когда сокол упадет на шелковую сеть и запутается в ее бесчисленных ячеях. Таита, как он чувствовал, испытывал то же самое. Еще миг – и они вместе ринутся на добычу.

А затем произошло нечто, что казалось ему совершенно невозможным. Сокол падал стремительно, это пике могло закончиться только столкновением с двумя крошечными пернатыми тушками. Но, вопреки всему, хищник сумел прервать атаку. Сложенные крылья изменили угол, и на миг показалось, будто напор ветра вырвет суставы, которыми они соединяются с телом. Воздух запел между расправленных перьев, и сокол сменил направление. Используя набранный разгон, он снова взмыл вверх и через считаные секунды снова превратился в черную точку посреди небесной синевы. Издалека снова донесся скорбный крик, а затем хищник исчез.

– Он отказался! – прошептал Нефер. – Но почему, Таита? Почему?

– Пути богов непонятны нам, смертным…

Таита много часов провел без движения, но поднялся с земли ловким движением натренированного атлета.

– И сокол не вернется? – спросил царевич. – Это ведь была моя птица. Я почувствовал это сердцем. Моя птица. Он должен возвратиться.

– Он принадлежит к божественному миру. И неподвластен естественному порядку вещей.

– Но почему он отказался? – продолжал настаивать мальчик. – Должна же быть какая-то причина.

Таита ответил не сразу, а сперва освободил голубей. За минувшие дни перья на крыльях у них отросли, но когда старик снял с их ножек волосяные петли, птицы не сделали попытки улететь. Один вспорхнул ему на плечо. Таита бережно взял его в обе ладони и подбросил. Только тогда пернатый взмыл на утес, в гнездовья.

Чародей проследил за его полетом, затем повернулся и зашагал к входу в пещеру. Нефер поплелся за ним. На сердце у него было тяжело от разочарования, а ноги отказывались идти. Таита присел на каменный кряж под черной стеной и наклонился, чтобы развести костерок из веток колючки и конского навоза. Наконец тот занялся. Гнетомый плохими предчувствиями, Нефер занял привычное место напротив воспитателя.

Долгое время оба молчали. Царевич пытался овладеть собой, хотя боль утраты была такой острой, как если бы он сунул руку в огонь. Мальчик знал, что Таита заговорит только тогда, когда ученик будет готов. Наконец старик вздохнул.

– Мне придется построить лабиринты Амона-Ра, – сказал он тихо, почти печально.

Нефер вздрогнул. Этого он не ожидал. За все проведенное ими вместе время учитель лишь дважды строил лабиринты. Мальчик знал, что этот самопроизвольно вызываемый божественный транс почти граничит со смертью и вычерпывает из старика все силы. Таита предпринимал ужасное путешествие в сверхъестественное только тогда, когда иных возможностей не оставалось.

В благоговейном молчании наблюдал Нефер за ритуалом приготовления. Взяв пестик, Таита растер в ступке из алебастра какие-то растения, после чего ссыпал получившуюся массу в глиняный горшок. Потом налил туда кипятка из медного котелка. Поваливший из горшочка пар был таким едким, что у мальчика заслезились глаза.

Когда смесь остыла, Таита извлек из тайника в глубине пещеры кожаный мешочек с лабиринтами. Усевшись у огня, он высыпал костяные диски на ладонь и стал нежно перебирать их пальцами, напевая гимн Амону-Ра.

Лабиринты состояли из десяти дисков, Таита сам вырезал их из слоновой кости. Десять – магическое число величайшего могущества. Каждый диск изображал один из символов силы и представлял собой крошечное произведение искусства. Напевая, Таита поглаживал щелкающие под его пальцами костяшки. Закончив очередную строфу, он дул на диски, передавая им свою жизненную энергию. Когда они впитали тепло его тела, чародей передал их Неферу.

– Держи и дыши на них, – велел он.

Нефер подчинился, а Таита стал раскачиваться в ритм произносимым магическим стихам. Постепенно взгляд его начал затягиваться пеленой, обращаясь к неким тайным областям сознания. Когда Нефер расположил лабиринты двумя кучками перед ним, чародей уже находился в трансе.

Как учил Таита, царевич пальцем проверял температуру смеси в глиняном горшочке. Когда она остыла достаточно, чтобы не обжечь рот, он встал перед стариком на колени и поднес ему горшочек, держа его обеими руками.

Таита выпил содержимое до последней капли, и в свете костра лицо его показалось бледным как мел, добываемый в шахтах Асуана. Некоторое время он еще продолжал петь, но понемногу голос его опустился до шепота, а затем вовсе стих. Вот действие наркотика полностью овладело им, маг вошел в транс, и теперь слышно было лишь его хриплое дыхание. Он сполз на пол пещеры и, как кот, свернулся в клубок близ огня.

Нефер накрыл его шерстяной накидкой и был рядом до тех пор, пока старик не начал дергаться и стонать. По лицу заструился пот, глаза открылись, но зрачки закатились так, что в сумрачное чрево пещеры смотрели одни белки.

Мальчик знал, что теперь от него ничего не зависит. Таита углубился в темные страны, куда ученик за ним последовать не мог, а видеть ужасные страдания, которые причиняли лабиринты старику, было выше его сил. Царевич тихонько встал, взял колчан и лук и направился к выходу из пещеры.

Солнце клонилось к вершинам холмов и казалось желтым в пыльном мареве. Нефер стал подниматься на западные дюны; добравшись до вершины, поглядел вниз, на долину, и его охватили тоска по утраченной птице, боль за Таиту, переносившего страдания, подобные агонии, ради приобщения к миру богов, и предчувствие дурных вестей, которые принесет чародей, выйдя из транса. Захотелось бежать без оглядки, как если бы за ним гнался ужасный хищник. Он помчался вниз по склону дюны, песок шипел и осыпался у него под ногами. Слезы ужаса брызгали из глаз царевича и растекались по щекам на ветру; он бежал до тех пор, пока пот не выступил у него на боках, а грудь не стала тяжело вздыматься. Солнце тем временем коснулось горизонта. Тогда Нефер повернул к Гебель-Нагаре, последнюю милю пути ему пришлось проделать уже в темноте.

Таита все так же лежал у огня, свернувшись калачиком и укрывшись накидкой, но сон его стал более спокойным. Нефер лег рядом и спустя некоторое время тоже задремал. Сон его был тревожным и перемежался кошмарами.

Когда он проснулся, в пещеру уже заглядывал рассвет. Таита сидел у костра и жарил на углях ломти газельего мяса. Вид у него был бледный и болезненный, но тем не менее старик нанизал один кусок на острие бронзового кинжала и предложил Неферу. Поняв вдруг, что страшно проголодался, мальчик сел и обглодал угощение до кости. И лишь проглотив третью порцию сладкого, нежного мяса, он заговорил: