Однако чем дальше он удалялся от замка в темноту, тем медленнее становились его шаги и сильнее — страх. Голоса авроров совсем стихли, сменившись завываниями ветра и угрожающим шумом деревьев. Казалось, Запретный лес понял его замысел и насмехался. Кто его знает, это же колдовской лес, полный самых разных волшебных существ, недаром же он назывался Запретным.

Поравнявшись с хижиной Хагрида, Гарри остановился. Он чувствовал, что не надо этого делать, что у него просто не хватит смелости снова пойти вперёд, но и не проститься со своим первым другом тоже не мог. Хижина была пуста, от неё не совсем не тянуло теплом. Наверное, Хагрид все эти дни проводил в поисках. Гарри всхлипнул и потёр глаза. Бедный Хагрид, он винил себя, когда вся проблема была в одном Гарри. Это Гарри носил в себе осколок души Волдеморта, это Гарри поверил в обман Снейпа и спрятался, заставив всех страдать от мысли, что он погиб.

— Прости меня, Хагрид, — прошептал он и, сбросив с головы мантию-невидимку, обернулся к замку, — простите меня все.

Громада Хогвартса благодаря множеству свечей выглядела так, словно пылала изнутри. Когда Гарри первого сентября увидел школу в первый раз, то был восхищён её мощью, силой и внушительностью, очарован и впечатлён. Сейчас же, глядя на тот же самый замок в такой же ночи, Гарри плакал, понимая, что прощался навсегда. Что даже если по какой-то счастливой случайности он вновь победит Волдеморта, то попросту не посмеет переступить порог школы, зная, как всех подвёл. Он ведь больше полугода подвергал опасности учеников и преподавателей, будучи крестражем самого Волдеморта. Если бы не Гарри, то Квиррелл бы не задержался в Хогвартсе, забрал бы камень и всё.

В траве что-то зашевелилось. Гарри скорее догадался, чем увидел это, потому что он, не в силах отвести взгляд от родного Хогвартса, не моргал, и его глаза, привыкшие к яркому свету, ничего больше не видели во тьме. Пришлось зажмуриться и сосчитать до тридцати, только тогда Гарри, распахнув глаза, более-менее сумел что-то рассмотреть. Правда, всё, что он увидел, — шевеление травы и небольшое пятно, приближавшееся скачками, ещё более чёрное, чем всё остальное вокруг. Несколько секунд, и у самых ног Гарри столбиком села крыса.

— А, это ты, — с облегчением выдохнул он.

Гарри не питал никакой любви к грызунам, потому что их терпеть не могла тётя Петунья, а на уроках в младшей школе рассказывали, что крысы переносят множество самых опасных заболеваний, но сейчас он был как никогда рад появлению живого существа, пусть даже и такого невзрачного и презираемого всеми. Проделать самый сложный в его жизни путь не в одиночестве было так уж и страшно.

— Ты меня не понимаешь, но спасибо, что ты здесь.

Отвернувшись от замка, Гарри сделал несколько шагов в сторону леса, когда на плечо ему опустилась чья-то рука, а другая, не давая вскрикнуть, зажала рот.

— Здравствуй, Гарри, — прозвучал над самым ухом шелестящий, с пришепётываниями голос.

Запаниковавший Гарри попытался вырваться: локтем врезал незнакомцу в грудь и отскочил, но отбежать не успел — незнакомец схватил его за мантию и дёрнул на себя. Застёжка врезалась Гарри в горло, он захрипел и повалился на землю, больно стукнувшись затылком.

Над ним нависло лицо неизвестного взрослого волшебника. Мерзкое и противное, как у крысы: маленькие, глубоко посаженные глаза бегали по сторонам, нос всё время дёргался, а приподнятая в оскале верхняя губа обнажила зубы, два из которых, передние, были длиннее и больше, чем остальные. Колдун, распахнув мантию-невидимку, шустро обшарил его карманы и, обнаружив волшебную палочку, направил её на Гарри.

— Силенцио, Инкарцеро, — произнёс маг, после чего, мерзко захихикав, поднял Гарри на ноги за ворот мантии, как котёнка. — Ну, что ты, Гарри? Ты ведь не боишься меня, правда? Не надо меня бояться, я друг твоего отца. Меня зовут Питер. Пойдём, — продолжая держать Гарри под прицелом волшебной палочки, он взял его за руку и потащил в Запретный лес, — пойдём-пойдём! Я не причиню тебе вреда. Только хочу кое с кем познакомить.

После того, как за совершенно потерянным от полученных откровений Дамблдором закрылась дверь, Северус ещё долго стоял посредине гостиной, соображая, что теперь делать. Пожалуй, он находился в неменьшем шоке и ужасе, чем мордредов директор, который — Мерлин великий! — сотворил такое, такое!.. Да ещё и Северуса пытался подтянуть к этому делу, чувствуя, что его вот-вот арестуют и он не сможет закончить начатое.

— Ли… кхм, — голос не слушался, вместо приказа получилось какое-то жалкое блеяние. Махнув рукой, Северус нетвёрдым шагом подошёл к одному из шкафов и вытащил несколько книг, за которыми прятал бутылку огневиски.

Он глупо и наивно надеялся, что в алкогольном угаре случившееся открытие перестанет быть настолько убийственным, но после пары стаканов огневиски, выпитых залпом, ничего не изменилось. Реальность по-прежнему ужасала. Ведомый пророчеством Дамблдор ни с того ни с сего решил, будто в Поттере — крестраж Повелителя, будто между ними есть связь, и разорвать её можно лишь в том случае, если ребёнок умрёт от руки лорда! Ни с кем не посоветовавшись, ничего не выяснив и не уточнив, старый ублюдок отправил мальчишку в Запретный лес умирать! Видите ли, только так можно уничтожить этот осколок души Тёмного лорда, потому что если пропустить хотя бы один, лорд не умрёт окончательно, а будет и дальше терроризировать магическую Британию! Ублюдок! Проклятый урод, чтоб его за Гранью встретили дементоры и не отходили ни на секунду! И после всего этого бреда у Дамблдора ещё хватило наглости явиться и требовать, чтобы Северус после его задержания взял на себя обязанность найти и уничтожить остальные крестражи?!

Остатки огневиски Северус проглотил, по-прежнему не почувствовав вкуса. Он навсегда запомнит лицо Дамблдора в тот момент, когда со всей яростью выкрикнул этому бородатому безумцу, что крестраж не может существовать в живом носителе, это доказал ещё Герпий Злостный. Осколок души просто не зацепится за тело, в котором существует другая, целая и родная душа; магия потенциального носителя либо оттолкнёт вторженца, либо, если окажется достаточно сильной, уничтожит бесследно. Откуда Северусу это было известно, он не знал. В своих изысканиях в области Тёмных искусств он не исследовал тему крестражей, эта область знаний лежала вне его интересов, но когда Дамблдор заговорил о якорях для возрождения, нужные слова тут же всплыли в голове. Не поверить сам себе Северус не мог, предположил лишь, что источник этой критически важной информации, скорее всего, находился в тех самых стёртых Обливиейтом кусках памяти. Хотя это было в разы не так важно по сравнению с тем, что безумный старик послал Поттера на верную и напрасную гибель!

Видит Мерлин, Северус бы заавадил Дамблдора в тот же миг, когда осознал бессмысленность смерти мальчишки, если бы в его руках находилась палочка. На счастье директора волшебный инструмент всё-таки оказался не в пределах шаговой доступности, и нескольких секунд промедления хватило, чтобы Северус выдохнул, трезво подумал и осознал: этим Непростительным он удовлетворит свою жажду мести, однако никто никогда не узнает, что натворил Дамблдор, что он погубил зазря маленького ребёнка, надежду многих волшебников страны. Быстрая, пусть и бесславная смерть стала бы для него милосердием, а не наказанием, так что Северус с самой гнусной из всех своих ухмылок отказался принимать участие в очередном безумном плане и отправил Дамблдора восвояси — рассказывать аврорам о совершённой ужасной ошибке.

— А не признаетесь сами, я намекну, и они не поскупятся на Веритасерум, — жёстко добавил он, посмотрев на раздавленного новостями директора, — и на другие методы убеждения.

Мысленно Северус желал, чтобы на допрос отрядили того же Вейланда. Ради этого он мог простить аврору даже собственное избиение.

Уходивший Дамблдор выглядел так, словно постарел лет на сто, не меньше. Двигался как дряхлый, немощный старец, шаркал ногами, голова и руки тряслись, он даже за дверную ручку не с первого раза схватился, дважды промахнулся. Северус наблюдал за мелкими провалами некогда всемогущественного мага со злорадным удовлетворением, не делая никаких попыток помочь. Пусть благодарит уже за то, что его выпустили живым. Правда, вряд ли Дамблдор бы сказал за это спасибо, ведь ему же предстояло во всеуслышание объявить, какую мерзость и подлость он совершил по отношению к ребёнку. Для такого человека, как Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, с его-то болезненно раздутой гордостью, самомнением и любовью к многочисленным статусам и титулам, это станет самым страшным наказанием. Потом, Северус не сомневался, будет ещё и Азкабан, но необходимость публично покаяться наверняка перевешивала для Дамблдора общество дементоров.