Выпячивание профессиональных черт мышления и языка товарища прокурора в этих случаях только отвлекало бы внимание от более важного для композиции пьесы персонажа Захара Бардина; поэтому в этих местах язык Николая Скроботова обесцвечен, затушеван. Но там, где товарищ прокурора выступает на первый план, он говорит очень колоритно. Два примера.

Товарищ прокурора ведет следствие (акт II, явл. 12)[105].

«Николай. Почему вы, Конь, так уверенно говорите, что именно в минуту убийства он был на реке?

Конь. До того места, где он был, от завода в час не дойдешь.

Рябцев. Я прибежал.

Конь. Едет в лодке и песни поет. [Убивши человека песню не запоешь!]

Николай (Рябцову). Ты знаешь, что закон строго наказывает за попытку скрыть преступника и за ложное показание... знаешь ты это?

Рябцов. Мне все равно.

Николай. Хорошо. Итак, это ты убил директора?

Рябцов. Я.

Бобоедов. Какой звереныш!

Конь. Врет!

Левшин. Эх, кавалер, посторонний вы тут!

Николай. Что такое?

Левшин. Я говорю — посторонний кавалер-то, а мешается...

Николай. А ты не посторонний? Ты причастен к убийству, да?..»

В этом эпизоде не понадобилось делать никаких исправлений; первая редакция сохранилась до последнего издания.

Товарищ прокурора произносит политическую речь (акт II, явл. 7).[106]

«Николай (угрюмо). Они (рабочие. — Б. Л.) верят только тем, которые обращаются к ним с речами на тему — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» В это они верят!

Надя (поводя плечами, тихо). Когда я слышу эти слова... этот всемирный созыв... мне кажется, что все мы на земле — лишние...

Николай (возбуждаясь). Конечно! Так должен себя чувствовать каждый культурный человек... И скоро, я уверен, на земле раздастся другой клич: «Культурные люди всех стран, соединяйтесь!» Пора кричать это, пора! Идет варвар, чтобы растоптать плоды тысячелетних трудов человечества. Он идет, движимый жадностью...

Яков. А душа у него в животе, в голодном животе... Картина, возбуждающая жажду. (Наливает себе пива.)

Николай. Идет толпа, движимая жадностью, организованная единством своего желания — жрать!

Татьяна (задумчиво). Толпа... Всюду толпа: в театре, в церкви...

Николай. Что могут внести с собой эти люди? Ничего, кроме разрушения... И, заметьте, у нас это разрушение будет ужаснее, чем где-либо...»

Искусно построенная речь товарища прокурора разбита в этой сцене репликами Нади, Якова, Татьяны. Сделано это не только ради «страха перед длиннотами», перед монологами в драме, а чтобы контрастно подчеркнуть типическое в идеях и стиле этого «государственного человека».

Если Надя от мысли о мировом движении пролетариата идет к сознанию обреченности буржуазии, то Николай Скроботов загорается стремлением разгромить это движение, организовать ему отпор. Слова Нади лиричны; речь Николая ораторски приподнята и заострена. Начиная словно бы с объективного констатирования пробуждения у рабочих классового самосознания, он переходит к горделивому противопоставлению рабочим «культурных людей» (в другом месте он прибегает и к расовому аргументу самоутверждения буржуазии), затем, не жалея красок, рисует диктатуру пролетариата как «мерзость» и бедствие, угрожающие этим «избранникам человечества», и кончает прямым запугиванием как самым сильным способом агитационного воздействия. Эту ловкую речь после Нади перебивает своей иронической репликой и нарушающим эффект жестом («наливает себе пива») Яков, а затем Татьяна — размышлением вслух, компрометирующим некоторые «мировые ценности» буржуазной культуры: «Всюду толпа: в театре, в церкви...»

Эти вторые голоса создают ясный для зрителя авторский угол зрения и, вместе, служат фоном для четкого прокурорского профиля. И вот здесь его речь характерна по выбору слов, по «образу мышления» по структуре.

Еще выпуклее, резче, сгущеннее семантико-стилистические средства характеристики жандармского ротмистра Бобоедова. Его «выход» сделан Горьким превосходно, — в нескольких первых репликах образ Бобоедова и вылеплен и оживлен. Все навыки, вкусы все омерзительные качества этого царского детектива угадываются с первых же его слов.

В доме Захара Бардина, следствие об убийстве директора фабрики:

«Бобоедов (весело). Вот и зал заседания, чудесно! Так, значит, вы при исполнении служебных обязанностей?

Николай. Да, да! Конь, позовите вахмистра.

Бобоедов. И мы подаем это блюдо так: в центре этот... как его?

Николай. Синцов.

Бобоедов. Синцов... трогательно! А вокруг него — пролетарии всех стран?.. Так! Это радует душу... А милый человек здешний хозяин... очень! У нас о нем думали хуже. Свояченицу его я знаю — она играла в Воронеже... превосходная актриса, должен сказать. (Квач входит с террасы.) Ну, что, Квач?

Квач. Всех обыскали, ваше благородие!

Бобоедов. Да. Ну и что же?

Квач. Да ничего не оказалось... спрятали! Докладаю: становой очень торопится, ваше благородие, и невнимателен к занятиям.

Бобоедов. Ну, конечно, полиция всегда так! У арестованных нашли что-нибудь?

Квач. У Левшина за образами оказалось.

Бобоедов. Принеси все в мою комнату.

Квач. Слушаю! Молодой жандарм, ваше благородие, который недавний, из драгун который...

Бобоедов. Что такое?

Квач. Тоже невнимателен к занятиям!

Бобоедов. Ну, уж ты сам с ним справляйся. Иди! (Квач уходит.) Вот, знаете, птица зтот Квач! С виду так себе и даже, как будто, глуп, а нюх — собачий!

Николай. Вы, Богдан Денисович, обратите внимание на этого конторщика...

Бобоедов. Как же, как же! Мы его прижмем!

Николай. Я говорю о Пологом, а не о Синцове. Он, мне кажется, вообще может быть полезен.

Бобоедов. А, этот наш собеседник! Ну, разумеется, мы его пристроим...» (акт III, явл. 2).

Плотоядная веселость, с какой он «работает», провозглашается, как его лейтмотив, в несколько раз повторяемой им метафоре: «это блюдо», «разделим всю дичь» (об арестованных) и дальше: «Мы их без соуса едим... и так вкусно!» Он презирает полицию за небрежность, но сам-то он не запомнил даже фамилии «главного злодея», не понимает сперва, какого из двух конторщиков и зачем рекомендует ему товарищ Прокурора, не понимает дальше, несмотря на все усилия товарища прокурора, какую роль в деле играет Рябцов, скандально проваливается в допросе Левшина и при всем том самоуверен, самовлюблен:

«Наша обязанность вносить в общество бодрость...»

«О, у нас в корпусе жандармов мужчины на подбор!»

На ходу, между службой, он флиртует с вдовой директора и с Татьяной. Его «остроумие» обычно содержит такие смысловые эффекты, о которых он не подозревает.

На реплику Нади:

«Закон, власть, государство... Фу, боже мой! Но ведь это для людей?»

он отвечает:

«Гм... я думаю! То есть, прежде всего — для порядка!»

«Мы найдем, не беспокойтесь! Для нас даже там, где ничего нет, всегда что-нибудь... найдется» — говорит он Клеопатре (акт III, явл. 3).

Это его политическая «мудрость»!

Убога его мысль, штампованны, бедны и пошлы его слова. Для этого персонажа Горький выбирает самые затасканные выражения: «трогательно, радует душу, милый человек, чудесная местность, такой молодой и такой талантливый». В его речи больше, чем у всех других персонажей, всевозможных междометий, мычаний, рычаний, взвизгиваний: «Гм!.. ага!.. да-да-да!.. Скажите, а!.. ай-ай-ай... Чтобы ни-ни!.. вы не Синцов, — те-те-те!.. Ого-го!.. О-о? Мм... Тсс...» К иронии собеседника Бобоедов невосприимчив до такой степени, что производит комический эффект этим своим иммунитетом глупости. На этом построен диалог Бобоедова с Татьяной в третьем акте (явл. 9), перед самым началом допроса рабочих. (Можно учиться и тут искусству интерлюдий при развертывании трагической темы.)