(«Поэт и гражданин». Там же, т. 2, с. 10)
Отзвуки Пушкина и Лермонтова переведены в новую стилистическую тональность и в этих контрастных сочетаниях с обыденными или фамильярными речевыми оборотами («не время в шахматы играть», «не время песни распевать», «вот пес — и тот опасность знает») или с травестией высокого поэтического стиля («А ты что делал бы, поэт?», «Лирой вдохновенной ленивцев уши услаждать») — они несут двойную семантическую нагрузку: формул эстетического манифеста и революционных лозунгов.
Вторым примером послужит стихотворение из «Последних песен»[66]:
Великое чувство! у каждых дверей,
В какой стороне ни заедем,
Мы слышим, как дети зовут матерей
Далеких, но рвущихся к детям.
Великое чувство! Его до конца
Мы живо в душе сохраняем,
Мы любим сестру, и жену, и отца,
Но в муках мы мать вспоминаем!
(Там же, т. 2, с. 412)
Так запой, о поэт! чтобы всем матерям
На Руси на святой, по глухим деревням,
Было слышно, что враг сокрушен, полонен,
А твой сын — невредим — и победа за ним,
«Не велит унывать, посылает поклон».
(Там же, т. 2, с. 533)
Я не знаю, писал ли Некрасову какой-нибудь знаменитый современник, что последняя строфа и здесь «пришита» (как выразился о другом стихотворении Тургенев) и нарушает «поэтическую гармонию», но в досоветских изданиях эта третья и последняя строфа не печаталась. Не потому ли, что в ней — и перебой ритма, и будто неожиданный новый мотив: не о сыновней любви и не о материнской, а о поэте народной победы, о котором мечтали Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский и сам Некрасов, о победе после долгих мук, о неизбежной грядущей победе народа над угнетателями. Не потому ли, что именно в этой строфе появляются не свойственные высокой поэзии слова и конструкции: «Не велит унывать, посылает поклон» — это взято Некрасовым в кавычки, это цитата из солдатского письма.
«На Руси на святой, по глухим деревням...» — это как из народной сказки. Но только последняя строфа и создает полноту значимости этого стихотворения, только она и проясняет глубокую некрасовскую тему: матери — родины, сына — борца за ее освобождение,
Только третья строфа оправдывает и просветляет скорбно-приподнятый тон двух первых, и без последней строфы в этом стихотворении меркнет огонь некрасовского стиля.
Можно показать и на других стихотворениях Некрасова это характерное для него замыкание простым народным речением, контрастирующим и приносящим какую-то разрядку, свежую струю прохлады — после патетического напряжения, сосредоточенного в начальных звеньях композиции:
Черный день! как нищий просит хлеба,
Смерти, смерти я прошу у неба,
Я прошу ее у докторов,
У друзей, врагов и цензоров,
Я взываю к русскому народу:
Коли можешь, выручай!
Окуни меня в живую воду,
Или мертвой в меру дай.
(Там же, т. 2, с. 427)
Оскорбительное для уха благородных дам построение при разработке трагической — и может ли быть трагичней — темы вызывало нападки и глумление. Но то, что более всего осуждали важные персоны современной Некрасову «российской словесности», то и было долговечным, насущно необходимым в процессе создания языка общенародной литературы.
В полной мере нашел признание стиль и язык Некрасова только в советскую эпоху. Теперь только он и имеет наследников своего дела, а в этом и высшая степень признания.
Народность поэтического языка Александра Твардовского или Алексея Суркова зиждется на тех же основаниях, что и народность Некрасова. Напомню их:
1. Широкое владение фондом национального языка во всех его проявлениях: в старой и новой литературе, в публицистике и науке, в многообразных разновидностях разговорной речи — общенародной и диалектальной.
2. Отбор — строгий и вдумчивый — ценного и пригодного для общенародного языка из непосредственного повседневного опыта и наблюдений писателя, поэта, отбор метких, доходчивых, верных слов и оборотов из творимого народом обогащения и обновления языка.
3. Смелое новаторство применений, сочетаний и построений из общенародного языкового материала; творческое обогащение общенародного языка своими стилистическими достижениями.
2
Второй вопрос в пределах большой темы — о «прозаичности» стихов Некрасова.
Довольно ясна нам причина противоречивости, полярной противоположности оценок и суждений современников.
В эпоху обостренной борьбы литературных направлений, ярко отразивших социально-политические противоречия и конфликты, не могло создаться одинаковое отношение, единый приговор такому яркому писателю и выдающемуся общественнику.
Дряхлый защитник литературных вкусов первой четверти XIX века, проф. П. А. Плетнев мог назвать стихи Н. А. Некрасова «собранием грязных исчадий праздности» (в 1845 году). В запальчивости полемики и вражды И. С. Тургенев мог сказать в 60-х годах: «...Поэзия и не ночевала тут»[67]. Но Н. Г. Чернышевский в последние дни Н. А. Некрасова предсказал: «Его слава будет бессмертна, ...вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских поэтов»[68]. Однако и после смерти Некрасова Лев Толстой говорит о «фальшивом простонародничании» (1878), а Плеханов через двадцать пять лет после смерти Некрасова (в 1903 году) почти повторяет тургеневские слова: «Поэзии тут нет никакой»[69]. Ал. Блок в своих последних книгах 1918—1919 годов стремится уловить отблеск поэтического гения Некрасова, вдохновляется его порывами, воспроизводит его стиль.
Противоречивость восприятия поэзии Некрасова в эти времена уже, видимо, не обусловлена близостью или противоположностью политических позиций. Ведь Плеханов принадлежит к тому поколению революционеров, которое можно назвать «некрасовским призывом», а Блок был достаточно огражден от культа революционеров-демократов.
Нужно помнить, что восприятие Некрасова определялось отношением к его реформе поэтического языка, и осуждение проистекало из неприятия этой реформы, из верности «пушкинской гармонии», а эта верность канону дожила не только до Плеханова, но и до наших дней.
Сближение с прозой, сближение с разговорным языком и просторечием — это осознанная задача ряда поколений поэтов от Некрасова до наших дней, задача еще не решенная.
Но есть поэтичность и в прозе, и в фольклоре, и в разговорной речи. Следовательно, есть и другая сторона вопроса. Можно воспринимать стихи как прозу, каковы бы ни были их поэтические достоинства; можно воспринимать, улавливать поэзию и в прозе.
Если каждое слово поэта — в любых стихах — понимать наподобие термина, в одной семантической плоскости (или, говоря обывательским языком, — «буквально»), то будет разрушен поэтический замысел, снято поэтическое качество любого шедевра, ибо оно обусловлено смысловым и эмоциональным содержанием поэтической формы. Поэтому поэтический текст может не звучать, восприниматься как проза. Чем более чужд, далек от поэта по своим воззрениям, настроениям, отношениям к действительности его читатель, тем меньше он способен воспринимать его поэзию.
