— Держи! Или мне это сделать?

Оглушённый, не до конца понимая, чего от него хотят, Орест пошёл к нему. Взял карабин, тяжёлый, надёжно лежащий в руках. Реальный.

— Давай, давай, не медли! — Преподобный насильно развернул его лицом к жене. — Ты же не хочешь, чтобы она отправилась в Ад?

Женщина оставалась в той же позе, не ощущая её неудобства. Кажется, она и не дышала?

— Власта! — обречённо позвал Орест. — Власта, очнись!

Бесполезно, вряд ли она слышит его слова. Он выстрелил, не вскидывая карабин, не целясь. К чему целиться с десяти шагов?

Морок сожрал грохот выстрела. Оресту показалось, что он и пулю проглотил, что той не пробить скользкую тонкую мембрану. Но тут же увидел маленький тёмный кружок на светлой блузке женщины. Под левой лопаткой, там, где сердце. Кружок превратился в бесформенное пятно, Власта шевельнулась, начала заваливаться, опрокинулась навзничь, раскинув руки.

Орест бросился к ней, тронул боязливо. Плёнка-мембрана исчезла. Власта не соскользнула, она вернулась в правильный мир — мёртвая. Тяжёлая свинцовая пуля пробила её насквозь, разорвала грудь в кровавое месиво. Не до конца сознавая, что делает, Орест подхватил её на руки, понёс прочь из этого мерзкого, страшного места!

Очнулся он от яркой вспышки и раската грома над головой. Мерцающий город с его незыблемым лунным светом и тишиной остался позади. Пока они были там, гроза приблизилась.

— Закопаем её в лесу, — предложил преподобный.

Он шёл следом, вёл под уздцы лошадей. И брошенный карабин подобрать не забыл. Когда Орест обернулся и, не понимая, уставился на спутника, поспешил объяснить:

— Скажешь всем, что жена соскользнула. Ты же не хочешь, чтобы в посёлке узнали, КАК она умерла? — И другим, приказным, не терпящим возражений тоном, распорядился: — Езжай за лопатой, я покараулю здесь. Быстрее, быстрее, пока не светает, пока все спят!

Он говорил с таким напором, что противостоять ему Орест не мог. Не мог думать, рассуждать. Всё, происходящее после выстрела, казалось ненастоящим, какой-то дурной выдумкой, словно морок, поймавший в ловушку Власту, дотянулся и до него. Он почти ничего не помнил о том, как ездил домой за лопатой, как копал яму в указанном Феодосием месте.

Когда первые крупные капли дождя упали на них, преподобный остановил:

— Хватит, глубже не надо! Мацуры падаль раскапывать не станут.

Вдвоём они уложили тело в могилу. Орест вновь взялся за лопату. Бросать комья земли на человека, с которым прожил годы, на любимую женщину, было невыносимо тяжело. Он не мог заставить себя поторопиться, хоть дождь лил всё сильнее. Ноги, сложенные на животе руки, чёрная от крови грудь... бросить землю на лицо Власты он не мог себя заставить. В конце концов Феодосий отобрал лопату и закончил работу.

Проснулся Орест ближе к полудню. Посмотрел на залитое ярким солнцем окно, перевёл взгляд на мокрую одежду на полу, на облепленные грязью башмаки и поморщился досадливо: Власта заругает, она столько раз просила не лезть в грязной обуви в комнату...

И как гром ночной грозы грянул: Власты больше нет! Совсем нет! Она не соскользнула, чтобы явиться в другом месте, она умерла. Он её убил... Ну нет, не он! Он пытался спасти последним доступным способом! Убил — мерцающий город, отобрал шанс попасть в Рай. Но как она могла соблазниться на приманки?!

Теперь он вспомнил все странности в поведении жены. В последние месяцы с Властой творилось неладное, будто кто-то подзуживал её, подталкивал к роковому шагу. Может, Путник вернулся в Ровное, прячется где-то?

Орест не был бы шерифом, если бы не знал всё, что творится в посёлке и его окрестностях. Путник не задержался в Луговом, ушёл и больше не появлялся. Никто не приходил ни по западной дороге, ни по восточной. Но что-то же повлияло на Власту!

Орест встал с кровати, подошёл к стоящему в углу сундуку жены. Он никогда не рылся в её вещах, как и она в его. Но у мёртвых «своих вещей» нет.

Под стопкой одежды лежала книга. Ореста холодный пот прошиб от этой находки. Прежде ему доводилось видеть только одну книгу — Божественное Писание в церкви у преподобного. Та была древней и ветхой настолько, что грозила рассыпаться в прах от неловкого прикосновения. Феодосий хранил её в дубовом ларце и не то что коснуться, взглянуть дозволял лишь по большим праздникам. Вопросов, откуда она взялась, никто не задавал. И так ясно, что дар Господа.

Эта книга ветхой и древней не выглядела. Обложка её обтёрлась по углам, корешок надорвался, но листы держались крепко. Дрожащими руками Орест раскрыл её. Пожелтевшую бумагу испещряли густые ряды мелких значков-букв. Они не принадлежали книге изначально, их вписала чья-то рука, наподобие того, как столяр или портной расставляют нужные метки на заготовке.

Каким образом рукописная книга попала в его дом, у Ореста сомнений не было. Конечно, Власта получила её от Путника. Судя по количеству записей, у того она хранилась давно, путешествовала в его котомке от посёлка к посёлку. Происхождение книги тоже понятно — вряд ли в каком-то уголке правильного мира умели делать бумагу, вдобавок такую гладкую.

Было два варианта, как поступить: немедленно сжечь дьявольский подарок либо отнести преподобному, пусть прочтёт, что в ней написано. Сам Орест сделать этого не мог, как и большинство обитателей правильного мира. К чему учиться бесполезному занятию?

Однако он не захлопнул книгу тотчас: вязь строк притягивала взгляд. Губы сами собой шевельнулись, беззвучно проговаривая буквы. Откуда он знает, как это делать?! Подобное случается в мерцающем городе, когда в голове рождаются «воспоминания» о том, чего ты знать не можешь. Буквы сложились в слова: «Вчера я вынес из М. Г. этот блокнот. Прежде приходилось писать на чём попало. Записи часто терялись или становились нечитаемыми. Теперь самое важное буду записывать здесь».

Сам не понимая, зачем это делает, Орест перелистнул несколько страниц и снова начал вчитываться: «Сколько времени прошло после катастрофы, определить невозможно, летоисчисление не сохранилось. Судя по виду развалин, речь идёт о многих столетиях... Человеческая память ограничена двумя проявлениями, записи позволяют заглянуть в собственное прошлое. Судя по всему, это моё шестое проявление, но, увы, записывать я начал не сразу. Нет записей о первом, о том, что я тогда помнил...». «То, что М. Г. не зрительная иллюзия, я понял давно, когда извлёк первый материальный объект оттуда. К сожалению, не осталось записи о том, как мне пришла в голову идея эксперимента. Может, М. Г. сам подсказал? Теперь я уверен: посещения М. Г. активизируют мысленные процессы и убирают барьеры в памяти. Если перебороть неприятные ощущения, можно многое вспомнить и понять. Остаётся открытым вопрос безопасности...»

Орест с удивлением обнаружил, что не стоит перед сундуком, а сидит за столом, и солнце перевалило далеко за полдень. Чтение продвигалось не быстро, требовалось шевелить губами, собирая буковки-значки в слова и затем проговаривать их, вкладывая в символы смысл. «Интересный феномен: старики, дети и тяжелобольные люди никогда не проявляются в так называемом правильном мире. Об этом свидетельствуют как мои собственные наблюдения, так и многочисленные расспросы. Проявление требует некоего напряжения сил и ума, недоступного всем? И куда деваются те, кто не сумел проявиться? На эти вопросы у меня нет ответов. Боюсь, получу я их, лишь когда сам окажусь в такой ситуации...». «...Я пришёл к заключению, что ни один ныне живущий взрослый человек не рождался в «правильном мире», все люди явились сюда. Откуда? Ответ очевиден: из М. Г. И они есть не что иное, как проекция прошлого на настоящее. Я нашёл семь М. Г. Число их обитателей в тысячи раз превосходит население посёлков. Значит, люди постепенно соскальзывают из проекции и проявляются в разных столетиях. Разумеется, это только гипотеза. Никто не знает, какое по счёту у него проявление: двадцатое, десятое или второе. Но в первом человек может помнить прежний мир. Чтобы подтвердить или опровергнуть гипотезу, мне нужно найти такого человека и расспросить его...». «Ещё одно предположение: интервалы пребывания в «правильном мире» удлиняются. Не линейно, но тенденцию уже могу проследить: с начала ведения записей прошло двадцать три года, разделить их на количество проявлений — и получим средний срок. Он больше первых зафиксированных и меньше последних...».