Увлёкшись чтением, Орест не ощущал ни голода, ни жажды. Остановился, когда не смог различать буквы, — солнце опускалось к лесам на западе. Пока сходил в нужник, бросил свежего сена лошадям, сам сжевал лепёшку с сыром, запивая холодным узваром, — греть обед не стал, — в доме окончательно стемнело, пришлось зажечь лампу. Блокнот Путника оказался толстым, за один день не одолеть. Но очень хотелось понять, почему тот оставил записи Власте. Орест быстро перелистал страницы, чтобы посмотреть самый конец.

Путник не успел дописать блокнот от корки до корки, несколько листов оставались чистыми. Орест начал читать последний заполненный: «Близ селения Ровное я нашёл десятый по счёту М. Г. Ничего примечательного в нём нет, меня больше интересуют люди. В селении действует религиозная община, её глава Феодосий учит, что мир до катастрофы был Адом, нынешний — Чистилище, а в конце скольжения людей ждёт Рай. Удобная доктрина, не лишённая логики. Я послушал проповеди Ф. и понял, что он знает о М. Г. больше, чем говорит. В частности, он умеет извлекать оттуда предметы. Возможно, проводил и другие эксперименты, на которые я не решился, и знает о последствиях длительного пребывания в М. Г. У него в доме живёт юноша Ибрагим пятнадцати лет, самый молодой человек в этом мире, какого я встречал. По словам очевидцев, при явлении он был необычно одет, не знал общего языка и плохо соображал. Если моя догадка верна, то поговорить с ним было бы интересно, даже с учётом скудости его языкового запаса. Увы, Ф. не подпускает меня к нему и не желает делиться собственными исследованиями...». «...Слабость по утрам напоминает о возрасте. Вполне вероятно, что это моё проявление окажется последним. Я думал узнать, что случается с людьми, не сумевшими проявиться, но теперь меня заинтересовал другой эксперимент: что произойдёт, если задержаться в М. Г...». «...Я решился. Не знаю, как быть с дневником. Обидно, если мои наблюдения пропадут без пользы. Вынести из М. Г. новый блокнот, переписать в него самое важное и захватить с собой тот, а этот оставить кому-то? У меня есть претендент на роль преемника».

Обзавёлся ли Путник новым блокнотом и кого хотел сделать наследником своих записей, осталось неизвестным. Власту? А может, Карла Зигмана? Суд и изгнание сломали его планы. Что произошло между ним и Властой, о чём они говорили по дороге из Ровного, уже не спросишь. Зато у Феодосия спросить можно. Его внезапная жестокость теперь виделась совсем в ином свете. Желал избавиться раз и навсегда от того, кто знает слишком много правды? Зачем преподобный ходит в мерцающий город? Какие тайны поведал ему Ибрагим? «Стреляй! Ты же не хочешь, чтобы она отправилась в Ад?» —всплыл в памяти суровый приказ.

А чего хочешь ты, преподобный?

Орест посмотрел в тёмное окошко, затем на часы. Время позднее, добрые люди уже повечеряли, ко сну отходить готовятся. Но вопросы к преподобному теребили душу, не желали терпеть до завтра. Он сообразил, что просидел весь день, что забыл просушить одежду, и та по-прежнему валяется на полу влажным комом. Хорошо, что есть сухая и чистая подменка, «парадная», как называла её Власта.

На улице уже темно, в небе одна за другой зажигались звёзды, а в окнах домов, наоборот, гасли лампы. Где-то далеко в лесу заверещали мацуры, деля добычу. Орест невольно передёрнул плечами, карабин или хотя бы пистолет он с собой не взял, не закон идёт восстанавливать — поговорить.

Окно спаленки в доме преподобного плотно занавешено, но светлый блик выдавал, что внутри горит лампа. Значит, не спят. Орест поднялся на крыльцо, занёс кулак, чтобы постучать, и увидел —дверь не заперта. Кто-то вышел или сходил и, вернувшись, забыл накинуть щеколду?

Внезапно в голове щёлкнула догадка: Феодосий завесил окно, потому что тайком читает книгу! Не Божественное Писание — другую, принесённую из мерцающего города. Застукать его на горячем, поди сговорчивым станет, на все вопросы ответит.

Орест осторожно, чтобы не скрипнула, отворил дверь, прошёл по коридору, приоткрыл вторую, ведущую в спаленку, и застыл на пороге.

Он ошибся, преподобный не читал и не молился.

Феодосий оглянулся.

Замер. На лице его сменялись выражения удивления, растерянности, досады, страха. Он забормотал:

— Шериф? Ты чего... ты как здесь? Почему?

Орест ткнул пальцем в съёжившегося несчастного Ибрагима.

— Как это понимать, преподобный? Ты за что избиваешь несчастного мальчишку? Считаешь, что за него некому заступиться?!

— Это не то, что ты подумал... ты не понял... Шериф, мы можем договориться! Чего ты хочешь? Мальчишка никому не расскажет...

Орест скривил губы презрительно.

— А ещё в чём ты грешен? Может, прав был Путник, не от Бога крест твой золотой, от дьявола, из мерцающего города? Ты ведь постоянно туда наведываешься. Что ещё прихватил?

Ужас на лице Феодосия сменился злостью.

— Твоя взяла, Неймет, подловил ты меня. Но веру в Господа среди добрых прихожан подрывать нельзя! Нельзя, чтобы тень моих грехов легла на Промысел Божий! Подожди до утра, на рассвете мы уйдём из посёлка тихо-мирно. Скажу, Господь призвал в странствия. Тебе полная власть тут останется. Хочешь, сам проповеди читай, хочешь, приставь кого к церкви.

Мальчишка простонал. Орест бросил на него взгляд, качнул головой.

— Ты уйдёшь, он — останется.

— Хорошо, пусть будет так.

Рано утром Ореста разбудил громкий настойчивый стук в дверь. Колотили то ли кулаком, то ли и вовсе ногами.

— Выходи, Неймет, разговор есть!

Озадаченный, Орест подошёл к окну, пытаясь сквозь мутные стекольца разглядеть, что делается снаружи. Увиденное ему не понравилось. Перед домом собралось десятка два, а то и больше сельчан, исключительно мужчины, с топорами, вилами в руках. Как минимум у двоих были дробовики, и направляли они их на окна. Феодосия в толпе Орест не разглядел, но ближайшие его подручные тут как тут. Болеслав Товт стоял на крыльце, несомненно, он и стучал. За ним, у ступенек — Мирон-кожевник. У ног кожевника лежало что-то большое, продолговатое, завёрнутое в грязные тряпки.

Чертыхаясь вполголоса, Орест отступил вглубь комнаты, быстро оделся, вышел в коридор. Хотел было снять щеколду и распахнуть дверь, но внезапно сообразил, что в узком коридоре превратится в мишень, вздумай кто стрельнуть. Пожалуй, если в патроны набили крупной картечи, то и деревянная дверь не защитит.

Прижался к стене, крикнул:

— Чего надо?!

— Выходи, тут поговорим! — ответил Товт.

Кто-то из толпы добавил:

— Судить тебя будем, убийца!

Орест опешил на миг. И понял, что лежит у порога: они нашли могилу и выкопали Власту! Снаружи тут же подтвердили догадку:

— Баба твоя не соскользнула вовсе! Она выследила, как ты с дьяволом якшаешься, а ты её застрелил и закопал. Думал, шито-крыто? Да только Господь всё видит! Господь преподобному рассказал и место указал, а он — нам!

Орест зубами заскрежетал от ярости и досады на собственную доверчивость. Никуда уходить из посёлка Феодосий не собирался. Избавиться от свидетеля своего греха — вот что он задумал!

— Всё не так было! — крикнул в сердцах.

— Не так? — вкрадчиво переспросил Товт из-за двери. — Не ты стрелял? А кто тогда? Выходи, расскажи народу.

— Врёт он! — возмутились в толпе. — Вон какая дырка в бабе! Только из его ружья такую сделать можно, ежели в упор стрельнуть!

— Болеслав, ты бы отошёл в сторону, — озабоченно посоветовал кожевник. — Он и через дверь в тебя выстрелить может.

— Пусть попробует! — не унимался какой-то храбрец. — Мы сами в него первые стрельнём!

И, словно подтверждая угрозу, бахнул выстрел, в комнате зазвенело стекло. Скрипнули доски крыльца, — Товт поспешил убраться с линии огня, справедливо рассудив, что получить заряд картечи в спину не многим приятнее, чем пулю в грудь. Гаркнул сердито:

— Кто стрелял без приказа?!

— А чего с ним разговоры разговаривать?! — откликнулись. — Пусть выходит! Неймет, выходи! И чтоб без оружия! Не выйдешь по-хорошему — вместе с домом спалим!