— Стойте здесь. Ни шагу с места!

Парней трясло от страха, перечить у них и мысли не возникло.

Долго искать Власту не пришлось, Орест увидел её, объехав стеклянный дом вещей. Помощница стояла, держала под уздцы лошадь, такая же недвижимая, как фигуры призраков. Лишь когда Орест окликнул её встревоженно, вздрогнула, повернула голову.

— Дети... — произнесла смущённо.

За стеклянным домом находилась детская площадка: качели, горки, лесенки. Полдюжины ребятишек играли там. Именно на них засмотрелась Власта.

Оресту захотелось сплюнуть, но при жене сдержался. В правильном мире детей такого возраста нет. Женщины, как положено, зачинают от мужей, вынашивают, рожают. И, соскальзывая, уносят ребёнка с собой. Однако младенцы эти в мир более не являются. Нет на них греха, чтоб искуплять его, — объяснял преподобный, — идут они прямиком в Царство Божие. Туда же уходят очистившиеся: старики и больные. А кому в Божьей милости отказано, умирают и гибнут в правильном мире. Тела их закапывали за околицей посёлка без всяких почестей, как мусор.

Преподобный встретил незадачливых «бесолюбцев» длинной проповедью, коей хватило на добрую половину обратного пути. В посёлке их заперли в сарае при церкви, выпустив оттуда доносчика. Преподобный заикнулся было о караульных, но Орест твёрдо заявил, что они с помощницей заслужили отдых, а сторожить пойманных могут Товт, кожевник и любой прихожанин по желанию.

Утром при всеобщем стечении народа на площади перед церковью началось судилище. Преподобный допытывался, кто зачинщик, кто из двоих первым впал в ересь, захотев дьявольскую приманку вытащить в правильный мир. Вайс хныкал и пускал сопли, Зигман втягивал голову в плечи, прятал глаза. Но ни один не признавался и не пытался свалить вину на приятеля. В конце концов преподобному надоело пугать «бесолюбцев» карами божьими, и он перешёл к наказаниям мирским: назначил парням по двадцать плетей. Наказание суровое, особенно когда за работу брался Мирон, знающий всё о коже, как коровьей, пошедшей на ремни для плети, так и человеческой. Вайс сломался на двенадцатом ударе.

— Не надо, не надо больше! Не бейте! — взмолился. — Это не мы придумали! Нам Путник рассказал, как из мерцающего города вещи стибрить! Он сам так делает!

Кожевник остановил занесённую для очередного удара плеть, посмотрел на преподобного.

— Путник приносит бесовские вещи? — уточнил тот. — Это он вам так сказал? Или, может, показал что?

— И сказал, и показал! У него есть, разное!

Толпа на площади загудела. Путник, невысокого роста щуплый человечек с глубокими залысинами, появился в Ровном дней двадцать тому. Именно появился, а не явился — пришёл по западной дороге. В дне езды верхом там лежало Луговое. Жители его частенько наведывались в Ровное, привозили для обмена мёд, сыры и копчёности, коими славились. А также невыделанные шкуры — своего кожевника у них не оказалось. Оружейной мастерской — и подавно.

Но Путник не был и жителем Лугового, — бродяга, перекати-поле. Погостит в селении месяца два-три и бредёт дальше. Откуда — непонятно, куда и зачем — неизвестно. Человеком он выглядел безобидным, к жилью и угощению не привередливый, к чужим жёнам не подкатывает, от работы на благо общины не отлынивает, — живи, сколько пожелаешь. А что имени своего не называет, то уж его забота. Единственное, чем пришелец докучал: расспрашивал всех подряд об их прошлых явлениях.

Поглядеть на экзекуцию Путник не явился, поэтому преподобный в сопровождении неравнодушных прихожан двинулся к мужскому дому. Стоит ли говорить, что «неравнодушными» оказались едва ли не все собравшиеся на площади...

Орест, как главный охранитель закона и порядка в посёлке, тоже пошёл. Он очень надеялся, что странный человечек сбежал, сообразив, чем закончится неудачная грабительская вылазка его соседей. Да не по дороге, а огородами до ближайшего леса — фора у него имелась, пока Феодосий судилище устраивал.

Увы, Путник никуда не сбежал. Товт и кожевник выволокли его из хибары, бросили к ногам преподобного.

— Бесолюбством занимаешься?! — обрушился тот на несчастного. — В дьявольскую ловушку слабых в вере заманиваешь лживыми посулами?! Господь дал человекам надежду выскользнуть из Ада в Царствие своё, а ты их обратно загоняешь?

Преподобному хотелось, чтобы обвиняемый остался стоять на коленях, каялся и умолял простить грехи. Но Путник, кряхтя, поднялся на ноги, отряхнул штаны. Неожиданно Орест сообразил, что человек этот давно не молод. Бороду он брил, но уцелевшие волосы серебрились от седины, морщинистую кожу на лице и руках покрывали пигментные пятна.

— Ты говоришь, уважаемый Феодосий, что впереди нас ожидает Рай, — заговорил Путник. — Что цивилизация рухнула вследствие божественного вмешательства. Не стану спорить с тобой, каждый вправе верить во что угодно. Но я собираю факты и верю исключительно им. В древности случилась катастрофа. Лишь установив её причину, можно понять, куда движется человечество. Я неоднократно проводил эксперименты по извлечению предметов. Было интересно, что получится у молодых людей. Я думал сопровождать их, наблюдать, но они сбежали и...

— Так ты упорствуешь в своей еретичной лжи?! — попытался перебить его преподобный.

— Я не лгу. У меня достаточно доказательств моей правоты, — с достоинством ответил Путник. Задрал рубаху, расстегнул ремень, поддерживающий штаны. — Это я вынес из мерцающего города. Могу предъявить и другие предметы оттуда. И не я один, как погляжу.

Смотрел он при этом на украшенный рубинами золотой крест на массивной цепи, который преподобный всегда носил поверх одежды. Тот невольно вскинул руку, словно пытался прикрыть символ своего сана. Опомнился, закричал:

— Богохульство! Крест сей — подарок Господа, коим он выделил меня меж человеков!

Путник закивал согласно.

— Разумеется. Тебе Бог дал крест, мне — другое.

Кожевник Мирон отобрал у него ремень, осмотрел внимательно, попробовал на зуб. Признался:

— Не могу определить, что за кожа. Прошит мелко и ровно, не знаю, как сделано. И пряжка некованая, не из бронзы. Что за металл?

Он протянул было преподобному, но тот оттолкнул его руку, ремень упал на землю.

— Рядом с вашим селением находится артефакт, поэтому я надеялся задержаться здесь подольше, — продолжал Путник. — Но, вижу, пришёлся не ко двору. Что ж, я уйду, не стану никого смущать своими рассказами и расспросами.

Он наклонился за ремнём, но преподобный вдруг наступил на тот. Прошипел:

— Ты никуда не уйдёшь! Больше не будешь разносить по миру ложь и ересь! За богохульство и бесолюбство тебя повесят на твоём же мерзком ремешке! Болеслав, Мирон, на столб его!

Теснившаяся вокруг общего дома толпа замерла, притихла, а когда Товт схватил человечка за плечи и кожевник поднял ремень, загудела настороженно, удивлённо. Преподобный явно превысил полномочия, да и блистающий в солнечных лучах крест на его груди вызывал теперь брожение в умах, вопросы, предложенный ответ на которые — в виде висельницы — мало кого устраивал. Но выдвинутое обвинение было слишком серьёзным, чтобы протестовать в открытую.

Впрочем, одного человека это не остановило. Власта протолкалась в середину круга. Стала лицом к лицу с Феодосием, рука на пистолете, торчащем из кобуры.

— Преподобный, разве тебя жители Ровного выбрали защищать закон и порядок? Твоё дело — говорить с Богом, а не вешать! — Она хмуро взглянула на Ореста. — Шериф, ты почему молчишь?

Орест, до этого стоявший по правую руку от преподобного, шагнул вперёд, стал рядом с помощницей. Обвёл взглядом толпу, заговорил:

— В самом деле, с каких это пор в Ровном вешают людей без суда?

Преподобный презрительно скривился.

— Хорошо, пусть будет суд. Я обвиняю этого еретика в богохульстве и бесолюбстве!

Орест невозмутимо взглянул на него, обратился к толпе:

— Уважаемые сограждане, кто-то слышал, как человек этот хулит Господа нашего, обзывает нехорошими словами? Кто-то видел, как он с врагом рода человеческого якшается?