— Зачем понадобилось уносить надгробие? — спросил Дольф.

— Имя и дата могли дать ключ к тому, для чего оживили зомби и что пошло не так, как надо.

— В каком смысле «не так»?

— Можно с помощью зомби убить одного или двух человек, но никто не стал бы приказывать ему устраивать массовую резню.

— Разве что сумасшедший, — заметил Дольф.

Я посмотрела на него.

— Это не смешно.

— Разумеется, нет.

Сумасшедший, который способен оживлять мертвецов. Зомби-убийца в руках маньяка. Чудесно. И если он — или она — смог сделать это один раз…

— Дольф, если это действительно сумасшедший, он может не ограничиться одним зомби.

— И в этом безумии не будет своей системы, — добавил Дольф.

— Проклятие!

— Вот именно.

Отсутствие системы означало отсутствие мотива. А отсутствие мотива означало невозможность вычислить преступника.

— Нет, я в это не верю.

— Почему?

— Потому что если поверить, остается только повеситься. — Я вынула из кармана перочинный нож и принялась скоблить то, что осталось от надгробной плиты.

— Порча надгробий карается законом, — сказал Дольф.

— Давай карай. — В третий пакетик я смахнула каменную крошку и положила туда же обломок известняка размером с мой большой палец.

Потом я убрала мешочки и нож в карманы комбинезона.

— Ты всерьез полагаешь, будто Эвансу удастся что-то прочесть по этим кусочкам?

— Не знаю. — Я посмотрела вниз, на могилу. Истребители стояли чуть в отдалении. Дают нам возможность поделиться секретами. Какая предупредительность. — Понимаешь, Дольф, надгробие они, может, и уничтожили, но могила-то никуда не делась.

— Зато делся труп, — сказал он.

— Верно, но гроб мог бы нам кое-что рассказать. Что-нибудь полезное.

Дольф кивнул:

— Ладно, я получу разрешение на эксгумацию.

— Разве нельзя просто разрыть ее сегодня же ночью?

— Нет, — сказал Дольф. — Я должен играть по правилам. — Он посмотрел на меня тяжелым взглядом. — И я не хочу, вернувшись, обнаружить разрытую могилу. Уликам никто не поверит, если ты в нее заберешься.

— Уликам? Ты серьезно надеешься, что дело дойдет до суда?

— Да.

— Дольф, мы должны только избавиться от этого зомби.

— Мне нужны ублюдки, которые его оживили, Анита. Нужны, чтобы предъявить им обвинение в убийстве.

Я кивнула. В душе я была с ним согласна, но считала, что из этого вряд ли что-нибудь выйдет. Впрочем, Дольф — полицейский, ему приходится заботиться о законе. Меня заботили более простые вещи — например, как остаться в живых.

— Я сообщу, если Эванс скажет что-то полезное, — пообещала я.

— Да уж, постарайся, пожалуйста.

— Где бы ни была эта тварь, Дольф, здесь ее нет.

— Но она вышла отсюда?

— Да.

— И убивает еще кого-то, пока мы тут гоняемся за собственным хвостом.

Мне хотелось похлопать его по плечу: мол, все в порядке, старина Дольф. Но я знала, что это неправда. Я понимала, что он сейчас чувствует. Мы гоняемся за собственным хвостом. Даже если это могила зомби-убийцы, все равно мы не знаем, где искать его самого. А мы обязаны его найти. Найти, заманить в ловушку и уничтожить. Вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов: успеем ли мы выполнить эту программу до того, как зомби снова захочет есть? У меня не было на это ответа. Нет, тоже вранье. Ответ у меня был. Только он мне не нравился. Где-то там, в городе, зомби уже проголодался.

Стоянка автоприцепов, где обитает Эванс, находится в Cент-Чарльзе, сразу за шоссе № 94. Сотни акров передвижных домов. Разумеется, ничего передвижного в них уже нет. Когда я была маленькой, их цепляли к автомобилю и возили повсюду. Удобно и просто. В этом заключалась их привлекательность. Теперь в иных из этих передвижных домов по три, а то и четыре спальни и несколько ванных комнат. Переместить куда-то этих малюток может только тяжелый тягач или торнадо.

Трейлер Эванса — более ранней модели. Я думаю, что если понадобится, его все же можно прицепить к пикапу, и машина его утянет. Конечно, удобнее, чем нанимать фургон для перевозки мебели. Но я сомневаюсь, что Эванс когда-нибудь будет переезжать. Дьявол, да он почти весь год не выходит из дома.

Окна светились мягким золотистым светом. Над небольшим пандусом перед дверью был устроен навес. Эванс был дома. Я в этом не сомневалась. Эванс был дома всегда. «Бессонница» звучит вполне безобидно. Эванс сделал ее неизлечимой болезнью.

Я снова была в черных шортах. Три пакетика с моей добычей лежали в заднем кармане. Если я войду, радостно ими помахивая, Эванс начнет чудить. Тут нужен тонкий подход. Я просто зашла повидать старого приятеля. Никаких других поводов. Хорошо.

Я открыла наружную дверь и постучала. Тишина. Никакого движения. Ничего. Я подняла руку, чтобы постучать еще, но заколебалась. Может, Эвансу наконец удалось уснуть? В первый раз с тех пор, как мы познакомились, удалось по-настоящему уснуть ночью. Черт бы его побрал. Я все еще стояла с поднятой рукой, когда вдруг почувствовала, что он на меня смотрит.

Я взглянула на небольшое окошко в двери. Из-за занавески выглянул край бледной физиономии. Синий глаз Эванса моргнул.

Я помахала рукой.

Лицо исчезло. Щелкнул замок, и дверь отворилась. Эванса не было видно, и я вошла в открытую дверь. Эванс стоял за ней. Прятался.

Эванс закрыл дверь, прислонившись к ней спиной. Он дышал мелко и часто, как после долгого бега. Его спутанные соломенные волосы рассыпались по темно-синему купальному халату, на щеках и на подбородке — рыжая щетина.

— Как дела, Эванс?

Зрачки у него были расширены. Неужели он подсел на какую-то гадость?

— Эванс, ты в порядке? — Когда сомневаешься, измени формулировку.

Он кивнул.

— Что тебе нужно? — Голос у него был хриплым.

Я подумала, что он вряд ли поверит, будто я просто проходила мимо. Можете назвать это интуицией.

— Мне нужна твоя помощь.

Он покачал головой:

— Нет.

— Ты даже не знаешь, в чем дело.

Он опять покачал головой:

— Не имеет значения.

— Можно мне сесть? — спросила я. Если не подействовала прямота, может, подействует вежливость?

Он кивнул:

— Конечно.

Я обвела взглядом крошечную гостиную. Нет сомнений, что где-то под газетами, бумажными тарелками и старой одеждой имеется кушетка. На кофейном столике стояла коробка с окаменевшей пиццей. Запах в комнате был несвежий.

Психанет ли он, если я что-нибудь переставлю? Смогу ли я усидеть на груде барахла, под которым, предположительно, есть кушетка? Я решила попробовать. Ради того, чтобы уговорить Эванса, я готова была сесть на заплесневелую пиццу.

Я взгромоздилась на кучу газет. Под ней определенно чувствовалось что-то большое и твердое. Возможно, кушетка.

— Можно мне чашечку кофе?

Он в третий раз покачал головой:

— Нет чистых чашек.

В это я могла поверить. Эванс все еще жался к двери, будто боялся подойти ко мне ближе. Он не вынимал рук из карманов халата.

— Мы можем просто поговорить? — спросила я.

Он в четвертый раз покачал головой. Я не выдержала и сделала то же самое. Эванс нахмурился. Может быть, в доме есть кто-то еще?

— Что тебе нужно? — снова спросил он.

— Я же сказала — чтобы ты мне помог.

— Я больше этим не занимаюсь.

— Чем именно?

— Ты знаешь.

— Нет, Эванс, я не знаю. Скажи мне.

— Я больше не касаюсь вещей.

Я моргнула. Было что-то странное в том, как он это сказал. Я обвела взглядом грязные блюдца, разбросанную одежду. Все действительно выглядело так, словно к этому хламу давно уже не прикасалась человеческая рука.

— Эванс, покажи мне свои руки.

Он покачал головой. На сей раз я не стала его передразнивать.

— Эванс, покажи руки.

— Нет. — Он сказал это громко и ясно.

Я встала и начала медленно подходить к нему. Он вжался в угол между входной дверью и дверью в ванную.