— Все тащат. Это уже так установлено. Это не считается за воровство, — пояснила Лена.

— Такой порядок везде завели, — тихо сказала Маша. — Может быть, так надо.

— А мы зато не тащим, — сказал Александр Иванович.

— А нас заставили. Тетя Лена, бригадир, сама нам принесла самых лучших дынь с бахчи, и банку варенья рабочие дали, и бутыль сока налили.

— Богатая у нас страна. И люди щедрые! — сказал Александр Иванович. — Целых пятьдесят лет тащат и никак не могут растащить.

— Вы смеетесь, Александр Иванович? — это Слава спросил.

— Я серьезно, дети, — ответил Александр Иванович. — Вот из своего сада, или бахчи, или погреба никто так щедро не раздавал бы, а тут — пожалуйста. Плохо это, ребята.

— А как же быть?

— Думать надо.

— Так, может быть, нам отказаться от того, что дают нам бесплатно? — это Коля Почечкин ляпнул.

— От дурак, — сказал Слава. — Когда ты уже научишься понимать жизнь?

— Может быть, и отказаться, — сказал я.

— Владимир Петрович, вы что?! — закричали в один голос ребята. — Вы смотрите, сколько всего гниет. Помидоры гниют, огурцы пожелтели и разваливаются на части, яблоки и груши на земле черные, аж страшно наступать. Это надо быть совсем дураком, чтобы голодать, когда все пропадает.

— А потом, у нас высчитывают за питание. Копейки, правда, но мы за все платим.

Противоречий за несколько дней набралось столько, что мы в них окончательно не то чтобы запутались, но порядком погрязли. Вроде бы теоретически мы знали, что надо поступать честно. Всегда честно и принципиально. Но практически эта проблема вдруг обернулась по-своему, и мы никак не могли понять, где честно, а где нечестно. Особенно сложно было, когда произошло с нами два случая. Первый был таким. Я работал со Славой и с Витей на прицепе — возили из сада в ящиках груши. Я сидел на тракторе «Беларусь» рядом с трактористом, а на прицепе — Слава и Витя. И вдруг в трактор врезается грузовик. За обочиной дороги глубокий овраг. Тракторист успел тормознуть, и нас развернуло так, что мы едва не перевернулись. Молоденький шофер кусал губы и виновато выслушивал мою ругань:

— Ты что, спятил! Не видишь, дети! Как можно так ездить! Пьяный, наверное.

Приехала милиция. Начались акты, подписи. Молоденький шофер едва не плакал.

Подошел ко мне Слава:

— Это мы виноваты в аварии. Мы его дразнили. Бросали ему груши, а он пытался их поймать на ходу. А когда это у него не получилось, он поравнялся с нами, и мы за храбрость ему в окошко стали бросать, а он и врезался. Не рассчитал. Хотите, мы признаемся милиции?

Я молчал. Прибежал Александр Иванович.

— Ну вот что, — сказал он. — Теория теорией, а нам надо побыстрее улепетывать отсюда. От барбосы! Вечером я рассказал эту историю детям:

— И все-таки и я смалодушничал. Надо было сказать милиции, что и мы виноваты в аварии. А я подло сбежал. Нехорошо.

— Так еще не поздно, — сказал Слава с ехидцей.

— Пожалуй, не поздно, — согласился серьезно я.

— А у нас тут похлеще случай, — сказала Маша и спросила у Лены:- Рассказывать?

— Рассказывай, — сказала Лена.

— Ну, в общем, сегодня в весовой без квитанции «налево» отвезли две машины груш. Самые лучшие. Целый день калибровали.

— А вы точно знаете, что «налево»?

— Мы же сидим на квитанциях. Все выходящее из весовой на учете. Мы же специальный инструктаж прошли. Знаем. И до этого были случаи, когда самые лучшие фрукты увозили, но не в таком количестве — ящик, корзина, а тут две машины!

— Вы как с луны свалились, — сказал Степа. — Мой отец работает бухгалтером в «Заготскоте». Там миллионы уходят «налево». Понимаете, миллионы! Был процесс — шесть миллионов изъяли у директора.

— Ну и что, расстреляли?

— Нет. Дали шесть лет. Он скоро выйдет на волю.

— Ну и что ты предлагаешь?

— А ничего не предлагаю. Это моя мама все орет на меня: неинициативный, нелюбознательный. А я не хочу быть инициативным. Меня тошнит от такой инициативы. Кричат, орут о правде, о справедливости, а на самом деле полное разложение.

Таким мы видели Степу впервые. Он вдруг загорелся весь. Глаза блестели, щеки пылали. Он говорил громко и сильно размахивал неловкими руками:

— И не вздумайте ввязываться в эту историю с грушами. Вас в один миг вышвырнут отсюда, назовут склочниками, ворами, доносчиками! Вам даже заработанных денег не заплатят!

— Не имеют права. Степа расхохотался:

— Они сделают все по закону. Бухгалтерия такая штука — мне отец рассказывал. Сделают так, что комар носа не подточит.

— А что могут сделать?

— Все что угодно. Например, могут содрать за питание столько, что вы еще должны будете. Или высчитают за аварию и за починку трактора «Беларусь» рублей шестьсот, еще на интернат счет перешлют — всю жизнь будете платить, или вам хищение припишут и в следственный изолятор заберут. Продержат там денька четыре — никакой справедливости не захотите…

— Ну, ты, Степа, не перегибай, — сказал я.

— Конечно, я перегибаю сейчас, — признался Степа. — Но если вы заявите насчет этих двух машин, денег вы точно не получите.

— Плевать на деньги! — сказала Маша.

— Плевать, — поддержал ее Витя.

— Вы что, с ума посходили! — взвился Слава. — Мы, же на Черное море не попадем. Я сроду не видел моря. Первый раз в жизни такое подфартило, а вы затеяли черт знает что. А ну, кати отсюда, Степка! Степа встал неожиданно.

— Что ж, и уйду. Я думал — вы люди!

— Никуда не уйдешь ты! — вскочил Витя Никольников. — Если ты уйдешь, и я уйду!

— И я уйду! — сказал Коля Почечкин. — Плевать мне на море.

— Всем плевать на море. Пусть один Славка едет на море! — закричали ребята. — Надо завтра же рассказать кому следует.

— Хорошо! — сказал я. — Решили. Как это сделать?

— Надо самим ребятам поехать в райком, — предложил Витя. — Мы со Славкой поедем.

— И Степан пусть с нами, — предложил Слава Деревянко.

— Поедешь, Степа? — спросили мы у гостя.

— Поеду, — ответил он.

Когда ситуация, казалось, была исчерпана, поднялся Александр Иванович.

— Ребята, я со всем согласен. Но у меня одна мысль есть. Я, возможно, и скорее всего, не прав, но я скажу все-таки.

Такое длинное предисловие Александра Ивановича насторожило ребят. Они притихли. И Александр Иванович сказал:

— Черт его знает, а мне как-то неловко. Нас здесь приняли хорошо. И кладовщики так внимательны. Так добры к нам. Заботятся. Одеяла принесли из другого склада, спальные мешки достали, на дорогу нам подарок готовят. А мы, как черти, на них из-за угла. И мне как-то совестно. А потом — а вдруг все не так?

Я и раньше наблюдал в этой ситуации за Леной и Машей. Их лица перекосила злобность. Вроде бы за справедливость они ратовали, а лица были неодухотворенными, свет погас в глазах, точно недоброе дело совершали. А теперь я взглянул на девочек и увидел их, пристыженность, и растерянность увидел.

— Ну тогда, может быть, им прямо в глаза сказать? — предложил Витя.

— Я бы, например, не смог этого сделать, — сказал Александр Иванович. — А кто смог бы? Ребята молчали.

— А может быть, эти две машины не украдены, — стал искать я лазейку. Как бы хорошо, чтобы эти машины не были украдены. Как бы хорошо, чтобы все в этом мире было честно и справедливо.

— А что — это мысль, — сказал Степа. — Ведь у нас нет доказательств. А квитанции они в два счета могут выписать.

И вас же обвинят в клевете. Такое часто бывает. Мне отец рассказывал.

Выхода не было. И вдруг неожиданность: к нам к костру подошел дядя Вася, кладовщик, которого мы уже успели и осудить, и приговорить.

— А я вам принес орешков. Думаю, дам ребятишкам, пусть пощелкают. Здорово вы нам помогли, ребятки. Я люблю детвору. У меня, знаете, такое горе. Был мальчик, вот как ты, — и дядя Вася погладил по плечу Славу Деревянко. — Похоронил год назад. Такой хлопец был. Красавец.

— А что с ним?

— Утонул, ребятки. И плавал хорошо. А вот не стало мальчика. Мать сейчас убивается. Я как не свой хожу. Работа не в радость. Провались все на этом свете.