Чужеземка приближается все ближе и ближе, ни на секунду не сбавляя темпа, не ломая резкого ритма, ее глаза по-прежнему горят ледяным пламенем, и повелитель ощущает страх, холодом пробегающий под кожей, и лишь плотнее сжимает губы, чуть сильнее прищуривает глаза, впервые ощущая себя в чьей-то полной власти, ведь сейчас он даже стражу позвать не в силах, даже пальцем шевельнуть не может. Но в тоже время сердце его словно бьется в такт музыки, сжимается от восторга и предвкушения чего-то неведомого. Все ближе и ближе подходит невольница, и все тяжелее дышит царь, словно воздуха больше не осталось в комнате.

Вечерний холодок

Туман укрыл

Деревья на равнине,

Вздымает ветер

Темных волн поток.

Поблекли краски,

Яркие доныне,

Свежее стал

Вечерний холодок.

Забили барабаны,

И поспешно

Смолк птичий гам

У крепостного рва.

Я вспомнил пир,

Когда по лютне нежной

Атласные

Скользили рукава.

Ду Фу.

Фатих:

И вот последний стремительный шаг — повелитель едва не забывает, как дышать — гулкий звон мечей, ударившихся о мраморные плиты пола, и девушка опускается перед царем на одно колено, склонив голову, стискивая в пальцах богато украшенные рукояти. И властитель видит ходящие ходуном узкие лопатки, слышит тяжелое дыхание невольницы, и наступившая внезапно тишина словно оглушает, давит на голову, не дает думать. И неясно, кто из них больше устал — танцовщица или зритель, оба едва ли не задыхаются.

— Виалль…

Девушка поднимает голову, и повелитель видит на ее лице улыбку — счастливую, яростную, чуть сумасшедшую.

— Виалль… — притягивает к себе разгоряченное полуобнаженное тело, покорное от усталости, ощущает под пальцами чуть влажную гладкую кожу, под ладонями — неистовое биение сердца.

И таким невозможным кажется обнять ту, кто только что была живым воплощением смерти, а сейчас послушно льнет к рукам, что хочется сжать ее изо всех сил, впечатать в себя, чтобы никогда и ничто не могло разлучить, разделить их. Тело чужеземки стройное и гибкое, но повелитель помнит, как двигались и проступали под этой гладкой кожей мускулы, с какой скоростью двигались хрупкие на вид запястья, сплетая из воздуха серебристые узоры. Прикасаться к ней все равно, что пытаться усмирять иссушающий ветер пустыни — сирокко, стихию, подвластную только богам.

Тонкие руки обхватывают повелителя за шею, и только сейчас понимает он, сколько раз уже они могли убить его, а вместо этого дарили ласки; невольница прижимается крепче, доверчиво трется раскрасневшейся щекой о плечо властителя, и что-то тихо бормочет:

— Так мало времени осталось, повелитель…

— Что? — царь чуть отстраняет ее, чтобы видеть лицо и сдвигает брови, — что ты сказала?

Наложница несколько раз быстро моргает, словно только что проснулась:

— Я… я не…

— Просто скажи мне, — властитель слегка сжимает пальцы, удерживая узкие плечи, и хмурится, увидев упрямо закушенную нижнюю губу. — Виалль. Почему времени осталось мало? Не думаешь же ты, что я тебя когда-нибудь отпущу?

— Не отпустишь, — грустная улыбка, — я просто уйду из этого мира, исчезну в солнечной вспышке.

И прежде, чем повелитель успевает ответить, чужеземка нажимает на выступающую косточку на своем запястье, и прямо сквозь кожу ладони проступают странные, светящиеся неземным голубым светом знаки. Некоторые символы ему знакомы, они выглядят, почти как привычные ему цифры. Только вот они стремительно уменьшаются с каждым биением сердца.

— Через двадцать шесть дней.

— Кто же ты? — пораженно выдыхает властитель, — не один из богов, раз сама говорила, что не знаешь их.

— Тебе ли не знать, что я человек? — невольница наклоняется, утыкается в шею царя, прячет лицо. — Зачем заставил меня рассказать об этом? Не лучше ли было, когда я одна страдала?

И повелитель лишь крепче обнимает ее, гладит по спине, и нечего ему ответить. Но все же рад он, что узнал, и теперь величайшей глупостью кажется ему напрасно тратить отведенное им время, а те, кто не согласен, должны промолчать. Решение уже готово, осталось его только обдумать до конца, но это завтра. Сейчас же, когда Виалль в его руках, размышлять о чем-то другом слишком расточительно.

Утро наступает слишком быстро, слишком безжалостно. Но повелитель должен начать новый день, а наложница должна вернуться на ночную половину.

Государственные дела ждут царя, но прежде он вызывает слугу и дает ему необычное поручение, тот поспешно кланяется, чтобы скрыть изумление, и уходит, торопясь выполнить приказ, который любому показался бы безумным. Но возразить повелителю никто не посмеет, сколь бы странным ни было его поручение, его исполнят быстро и точно. А если кто и рискнет его обсуждать, то только шепотом и с оглядкой.

Сердце знает, почему

по весне оно так бьётся.

Речка знает, почему

океан её дождётся.

Ливень знает, почему

ночью плачет куропатка.

Ливень знает, почему

ворожит кукушка сладко.

Знает звёздная роса,

почему былинка вянет.

Знает роза, почему

соловья шипами ранит.

Знают очи, почему

слёзы катятся печально.

Я не знаю ничего

горше нашего прощанья.

Назрул Ислам.

Фатих:

Уже через несколько часов Виалль получает странный сверток от повелителя, и распоряжение из уст главного евнуха о том, что надо делать с полученной одеждой. Евнух не может скрыть свое недовольство, когда видит, как девушка облачается в только что сшитый по ее меркам наряд стражника, как надевает перевязь для мечей и закрепляет их на спине. Не положено наложницам даже прикасаться к оружию и носить одеяние свободных людей! Но, встретившись взглядом со ставшими вдруг почти прозрачными светлыми глазами, раб в мгновение покрывается холодным потом.

Всей кожей чувствует он опасность, исходящую от чужеземки, словно та вдруг сбросила маску послушной и покорной игрушки, и превратилась в хищника, жестокого и безжалостного. Не может быть у обычных людей таких холодных глаз, и даже появившаяся на розовых губах мягкая удивленная улыбка не может больше обмануть евнуха. Он поспешно кланяется и уходит, поручив Радже сопровождать это существо до пиршественной залы, где его дожидается повелитель.

«Если царь настолько глуп, что приблизил к себе эту чужестранку, да еще и доверил ей оружие, я ни слова не скажу. Не удивлюсь, если уже сегодня властитель лишится своей неразумной головы. Возможно, новый и юный правитель будет больше уделять внимания гарему, а значит и власти у меня будет больше…» — примерно так думал главный евнух, стремясь как можно скорее скрыться подальше от этих пугающих очей, тонко подведенных черной краской.

И вот уже наступает время обеда, который повелитель обычно проводит с самыми приближенными своими подданными — с визирями, с военачальниками, с самыми богатыми купцами, что более военных способствуют процветанию государства. И все они удивлены безмерно, видя сидящую рядом с царем девушку в одежде стража, похожую на причудливо наряженную куклу.

Трапеза проходит в натянутой атмосфере, никто не может понять, в чем дело, и что эта девушка, выглядящая как обитательница ночной половины, забыла здесь, да еще и смеет держать при себе оружие. Наконец, один из самых молодых визирей, недавно занявший пост после смерти отца, не выдерживает и подает голос: