Был страстной четверг, нерабочий день, и Педро Мигель лениво поднялся со своего гамака. Альпаргаты, которые он обычно надевал по утрам, стояли так, как он их оставил вечером, но воля Педро Мигеля, казалось, уже была подчинена намерениям Тапипы и Росо Коромото, которые, чтя дружбу, связывавшую их с Лихим негром, старались увести Педро Мигеля с пути, где его поджидали неприятности.

Он встал рано и, по обыкновению, отправился завтракать в Эль-Матахэй, после завтрака он тоже, как обычно, пошел вместе с Хосе Тринидадом осматривать плантации. На этот раз он просто любовался прекрасно возделанными полями, густыми посадками сахарного тростника, чистыми оросительными канавами, ровными рядами фруктовых деревьев, ласковыми лучами солнца, играющими на яркой зелени. Вдруг Педро Мигель проговорил:

— Должно быть, вот так же приятно смотреть на свои собственные поля. Как видно, когда речь идет о земле, свое — это труд, который мы вкладываем в нее.

— Я вкладываю мой труд в то, что принадлежит тебе, — возразил Хосе Тринидад.

— А может, уже пришло время, когда мне следует помочь вам.

— Пока, слава богу, у меня еще силенок хватает. Но коли у тебя что не ладится в чужом имении или еще что другое приключилось, пожалуйста, можешь прийти и хозяйствовать на своей земле, хоть ты и никогда не хотел называть своей землей то, что принадлежит мне; тут и разговаривать не о чем. А чтоб не бросать чужое недоделанным, мы можем снова поменяться местами, и я снова вернусь на старое место и отработаю за тебя. Худа, как говорят, без добра не бывает.

— Мы еще потолкуем об этом и о других вещах. Прежде мне надо съездить в Каукагуа… У вас туда никаких поручений не будет?

Хосе Тринидад, догадавшись о намерениях Педро Мигеля, неприметно улыбнулся. В тех краях было ранчо Лома-дель-Вьенто, где жила родня его отца, уроженцы Канарских островов, и глава семьи и все его потомство.

— Да нет, передай только привет, — не выдавая свою догадку, ответил Хосе Тринидад. — Сердечный всем привет.

Когда Педро Мигель скрылся из виду, Хосе Тринидад поспешил к жене.

— Знаешь что, Эуфрасия? Наш-то отправился в Лома-дель-Вьенто. Дразнила ты его женихом твоей крестницы, вон, гляди, кажись, оно и вышло.

Но ни одна новость на свете не могла застать Эуфрасию врасплох:

— Сам видишь, что я не ошиблась. Я уж давно приметила. А сегодня за завтраком так у него прямо на лице было написано, что он туда собрался. А про себя добавила: «Так уж одни шутки да дразнилки! А ворожба, какую я велела сделать Тапипе через Росо Коромото, будто и не в счет: она-то всему и помогла».

Между тем, пока добрый вороной мул легкой рысцой взбегал по горной дороге, всадник предавался своим невеселым думам: «Все пропало! Уж когда падаешь, дна не видишь. Да, рано или поздно такое должно было случиться, ведь говорит пословица: мужчина предполагает, а женщина располагает».

И, словно подстегивая его нехитрые житейские размышления и настраивая их на определенный лад, показалась церквушка придорожного селения, на паперти которой толпились крестьяне и местные жители, только что отслушавшие праздничную мессу. Вдруг Педро Мигель услышал знакомое приветствие:

— Заезжай, злыдень!

— Это вы, падре Медиавилья! — вскричал, останавливая мула, Педро Мигель. — Что вы тут делаете, как это вы оставили без присмотра свой приход?

— Я его не оставил, длинноязыкое существо, — отвечал стоявший на паперти, окруженный прихожанами балагур священник. — Я пришел сюда, в эту церковь, дабы прочитать проповедь о дядюшке Кролике, а вот друзья рассказывают мне о зловредных проделках дядюшки Ягуара. А ты куда держишь путь?

— В Каукагуа.

— Ты торопишься?

— Не очень.

— Ну так спешивайся на минутку, и мы немного потолкуем о многом, я уж несколько дней собираюсь поговорить с тобой, да и вдобавок поглядим процессию дьяволов, которые вот-вот должны пройти.

— Меня что-то никогда не разбирало любопытство глядеть на них, — уклончиво ответил юноша. — Но коли вы сами тоже переоденетесь в дьявола, я с удовольствием останусь и погляжу, как вы пляшете.

— Я хоть сейчас, — проговорил падре Медиавилья, желая позабавить крестьян, которые всегда окружали его, где бы он ни появлялся.

Так с веселыми прибаутками, столь непривычными для Педро Мигеля, они оживленно болтали ко всеобщему удовольствию целой толпы местных жителей, которая все прибывала и прибывала, и причиной тому была не только популярность балагура священника, но и широкая известность, которой пользовался в округе его собеседник.

Однако Педро Мигель так и не обратил бы на это никакого внимания, если бы не падре Медиавилья; сменив свой насмешливый тон на серьезный, он заметил:

— Да ты заворожил весь народ, Педро Мигель. Глянь-ка, как они все на тебя уставились.

Но тут раздался треск петард и шутих, возвещавший приближение «дьяволов», и вся толпа бросилась к дороге, по которой должна была пройти процессия. В эту минуту барабанщики, занявшие наблюдательные посты на церковной паперти, разом ударили в барабаны.

То было шествие «дьяволов», которые собрались со всей округи, чтобы исполнить данные ими обеты; многие из этих обетов приносились лишь ради того, чтобы в святой праздник тела господня не было недостатка не только в языческом веселье, но и христианском благочестии. Проходили «дьяволы», наряженные во все красное, от рогов до кончика тряпичного хвоста, на них развевались и пучки цветастых лент, звенело и трещало множество погремушек; некоторые «дьяволы» даже были одеты в шелковые одеяния, украшенные серебряными колокольцами, стоившими немало денег. Проходили «дьяволы» в черном, одетые победней, с косицами из пакли, кое-как покрашенной сажей, и такими же масками. Ряженые шли двумя рядами по главной улице городка, разыгрывая волнующую пантомиму: извиваясь всем телом, с великими предосторожностями, они подкрадывались к церкви. Толпа зрителей расступилась и, сохраняя глубокое молчание, пропустила процессию «дьяволов», — к такому поведению их призывали сами «дьяволы», которые таинственно прикладывали палец ко рту, кривым разрезом зиявшему на масках. Зрители по глазам, блестевшим из-под масок, старались узнать участников представления. Несколько «дьяволов», извиваясь и прыгая, окружили Педро Мигеля, но тут же бросились от него врассыпную, как только он, узнав одного из них, сказал:

— Да это ты, Хуан Коромото!

«Дьяволы» уже наводнили всю паперть, окруженную толпой зрителей, и, пока причетник закрывал двери храма, в глубине которого виднелась статуя Христа, они бросились ничком на вымощенный кирпичом пол и улеглись в два ряда, по сторонам портала. Тремоло барабанов умолкло.

Педро Мигель, сидя на своем муле, а падре Медиавилья, взгромоздясь на скамью рядом с приходским священником и еще несколькими важными местными особами — все мулаты среди этой толпы негров, — внимательно следили за представлением. Всем, за исключением насупившегося и явно недовольного Педро Мигеля, представление пришлось по душе.

Снова загремели курветы и мины. Один из «дьяволов», первый в левом ряду, приподнялся, уперся руками в пол и стал на колени, спиной к вратам храма, потом вдруг вскочил на ноги и, кривляясь, забился в судорогах, словно одержимый, гремя многочисленными бубенчиками, нашитыми на его костюм; он с необыкновенной легкостью прыгал, вертелся на месте, зажав в руке свой тряпичный хвост, осторожно, но решительно направляясь к двери храма. Но стоило ему приблизиться к двери, как раздавался резкий барабанный бой и смельчак, словно стрела, взлетал в воздух и отскакивал назад, чтобы тут же снова начать свою дикую пляску.

— Ты видишь, Педро Мигель? — спросил юношу падре Медиавилья. — Святая сила не позволяет им приблизиться к храму. «Дьявол» старается побороть ее, просунув хвост в дверную щелку, но, как сказано в Священном писании, святыню храма не сломить исчадиям ада. Неплохая доктрина для бедных негров, правда? Трижды каждый «дьявол» должен попытаться достичь входа, и каждый раз его должен в этот момент предупредить барабанный бой.