Он сделал паузу, как и следовало сказителю, чтобы слушатели сами досказали последнее слово в строфе. Это был любопытный способ оценки искусства сказителя: ценность стихотворения зависела от того, сможет ли хор дополнить его так, как это было задумано автором. И Коромото закончил под единодушный возглас:

— Тютелька в тютельку! — восторженно вскричали поклонники Коромото. — А ну-ка поглядим, кто теперь, как полагается по обычаю, продолжит его стихи.

Принимая, как положено, вызов, смотря не на своего Противника, а прямо на крест, Питирри, старый сказитель из Ла-Фундасьон-де-Абахо, подхватил тему:

— Гм!.. — презрительно выдохнул Коромото, надменно оглядываясь кругом. — Не топчись на месте, старик. Я уже об этом сказал.

Смех почитателей Коромото заглушил последнюю строфу, произнесенную Питирри, сторонники которого напрасно старались восстановить тишину.

Сесилио, довольный, улыбался. В его поэтической душе словно рождалась волнующая гармония чувств — любовь к народу и его темпераментной поэзии, созданной простодушной и непритязательной народной музой. Перед ним возникла картина древних патриархальных времен, которая на миг заставила его забыть тревожное настоящее. Теплая звездная ночь, майский крест — символ христианства, радостное деревенское празднество, когда господин и раб с одинаковым удовольствием наслаждаются безыскусными, наивными стихами. И быть может, все так и осталось бы в этом забытом богом уголке земли, если бы сюда не приближалась буря, зародившаяся в других краях. То был давно забытый, отживший обычай, но так или иначе, в нем заключалась красота, а без нее на земле давно исчезла бы радость. Хоть на миг, только на один миг, но как приятно было увидеть хозяина и раба, с одинаковым удовольствием внимавших простодушным стихам, воспевающим весну и майский крест.

Луисана тоже улыбалась, но совсем по другой причине. Уже дважды она заметила, как Педро Мигель тайком, быстро взглядывал в их сторону.

«Ах, глупый Дичок! — думала она с лаской. — Хочет подойти поздороваться, но из упрямства ждет, когда мы позовем его сами».

Между тем, завершав первую приветственную часть состязаний и немного передохнув, Коромото вновь собирался вступить в бой.

Теперь пришло время рыцарским романсам, которые порождали импровизированные десятистишия; в них прославлялись подвиги Двенадцати пэров,

Быть может, эти стихи молодой сказитель слышал из уст Сесилио, когда во время своих наездов в асьенду тот декламировал рабам заученные уроки. Но неужели Хуан Коромото до сих пор помнил эти стихи?

И уж совсем непостижимо, как мог продолжить их старый Питирри:

Но теперь лишь Коромото в силах закончить строфу; и он делает это хвастливо и высокомерно:

— Ага! — вскрикивают жители Ла-Фундасьон-де-Арриба после каждой строфы, произнесенной Коромото. Так же поступают сторонники Питирри, когда их любимец заканчивает свою строфу. Так прославляют подвиги Двенадцати пэров народные сказители, соединяя чужие стихи со своими, сочиненными тут же на месте; подобно подлинным средневековым трубадурам, они мешают воедино и остроты и глупости, которые приходят им на язык, состязаются до тех пор, пока у них совсем не пересыхают глотки, но так и не осилив друг друга. Наконец они умолкают, Коромото мрачно нахмурившись, Питирри улыбающийся и довольный, что его противник не добился успеха. И тогда снова под крики: «Айро! Айро!» — все начинают петь фулии.

Увлекаемые водоворотом бешеной музыки, летят в поднебесье куплеты, охриплым придыханием распаленного быка рокочет фурруко, и на черных, лоснящихся от пота лицах певцов сверкают белки глаз, в исступленном восторге устремленные на майский крест.

Зло насупившись, то и дело сплевывая сквозь зубы, Хуан Коромото лихорадочно вспоминал самое трудное и замысловатое десятистишие, чтобы наконец сразить своего противника, который ехидно усмехался, исподтишка поглядывая на него, словно говоря, что на любой стих в запасе у него уже имелся готовый ответ.

— А ну-ка! — снова выкрикнул Хуан Коромото, и счастливая улыбка озарила его лицо.

— Сейчас он тебе задаст! — закричали приверженцы Коромото. — Держись, Питирри!

И молодой трубадур, уставившись на майский крест, звонким голосом запел:

Последовала обычная в таких случаях пауза, и вместе с хором голосов Коромото насмешливо заканчивает:

И, не поворачивая головы, он небрежно бросает своему сопернику:

— Вот в таком духе, старик.

— Ну что ж, — отвечает Питирри. — Послушай и ты: