— К сожалению, у моей дочери не осталось свободных танцев, но, я думаю, для вас она сумеет выделить несколько минут, — очаровательно улыбнулась Елена Витальевна, а Клер снова за ее спиной заметила Эрнеста Ланина, и снова совесть кольнула ее. Она просто так обидела молодого человека, и у нее не было даже танца с ним. Кажется, он никуда не записался.

Клер вынула блокнотик, якобы чтобы проверить, нет ли у нее свободного места, а на самом деле для того, что бы выяснить, записала ли она Ланина. Было и так ясно, что нет, но она, понимая, что теперь обречена на весь вечер развлекать Патова, проверила еще раз.

Когда ей было шестнадцать лет, она по глупости обидела одного такого влюбленного, после чего он застрелился прямо у нее в гостиной. Тот случай многому научил Клер, и, навсегда запомнив, до чего доводит людей страсть, она старалась делать все от нее зависящее, чтобы подобного не повторилось. А тут этот Ланин, как на зло, и ничего с ним поделать невозможно. Потенциальный самоубийца, видела Клер. Но понимала это только она, и матери ничего доказать было невозможно. Елена Витальевна сильно гордилась тем, что из-за красоты ее дочери человек покончил с собой, да еще таким романтическим образом. Просто она не видела, как его мозги стекают по зеркалу, думала Клер, а ей, Клер, он до сих пор являлся в кошмарных снах. И никакой Ланин не будет аргументом для мадам Элен, если ради него ее прекрасная дочь посмеет хоть на шаг отойти от такого жениха, как майор Патов.

Мария Никитична, видя, что все прошло просто великолепно, и что Клер майору понравилась, махнула музыкантам. Заиграла музыка, к Клер подошел ее первый партнер, как индюк надутый от гордости. Она оглянулась последний раз на Эрнеста Ланина, кивнула Патову и встала в круг.

Как Клер и предполагала, Патов не дал ей больше ни шагу ступить без него. Мария Никитична что-то перетасовала, и за обедом они оказались рядом. Ланин же сидел где-то далеко, и Клер так и не нашла его среди гостей. И потом его тоже не было, так что, скорее всего, он сбежал с бала, где его так плохо приняли.

Клер вспомнила, что познакомили их месяца два назад на вечере у Лепишиных, и с тех пор его белая шевелюра постоянно попадалась ее на глаза. Он оказывался в тех же салонах, где появлялась она, прогуливался в парке недалеко от ее дома, и даже, кажется, присылал ей какие-то цветы. Диагноз был неутешителен, и этот молодой человек никак не лез у нее из головы, в то время, как она отвечала на любезности майора Патова. Его звали Андрей Сергеевич, он был остроумен и предупредителен, и, если бы мысли Клер не вертелись постоянно вокруг Ланина, она на следующий день могла бы сказать, что хорошо провела время.

На следующий день Клер могла только сказать, что ужасно устала. Кузьма Антонович все еще не выходил, и она думала, не сходить ли навестить его, но не могла себя заставить выбраться из дома. К тому же приехали две ее кузины, Ирина и Алевтина Самсоновы, от чего весь дом встал на уши. Клер пряталась у себя в комнатах и никого не принимала, ссылаясь на головную боль, что было истинной правдой. Вернее, голова у нее не болела, но могла бы заболеть, если бы ее заставили развлекать ее двух милых кузин.

Ирине было восемнадцать, и она была очень мила, а Алевтине, или Элле, как ее было принято звать, – двадцать три, и шансы ее на замужество ровнялись нулю. Трудно было бы придумать более несимпатичную девушку. Элла была очень высока и очень худа, ее редкие волосы имели тусклый рыжий оттенок, а руки лицо и грудь покрывали крупные веснушки. Элла давно смирилась со своим положением, и оставила все попытки подцепить кого-нибудь. Одевалась она скромно и с большим вкусом, умея даже скрыть частично свои недостатки, но с лицом ничего поделать было нельзя – на нем навечно застыло выражение серой мыши. Детское прозвище Норушка, идеально подходило ей.

Клер терпеть не могла своих кузин. Ирина вечно задавалась, и ужасно завидовала ей, а Элла сидела с отсутствующим видом или читала книгу.

— Клара Ивановна, к вам посетитель, — услышала она голос Анфисы Никитичны, и вышла из задумчивости.

— Я не принимаю, скажите, что у меня мигрень.

Клер проводила няню взглядом, потом взяла в руки вязание. Она еще к предыдущей неделе обещала связать три платьица для детей-сирот из приюта, над которым шефствовали Мария Никитична и Анна Рябушкина, но так и не закончила даже одного. Вдруг неожиданная мысль пришла ей в голову, и Клер вскочила с кресла, уронив вязание. Бросилась к окну.

Так и есть. Эрнест Ланин понуро выходил из ворот их дома. Клер спряталась за кружевную занавеску, но он, видимо, заметил мелькнувшую тень, так как замер, смотря прямо на нее, потом перешел дорогу, и облокотился о кружевные перила набережной.

Клер осторожно отошла от окна. Его нужно было принять, понимала она, но нельзя было посылать за ним слугу сейчас, когда он уже ушел. Что она скажет? Я сказалась больной, но узнав, что это вы пришли меня проведать, поняла, что исцелена, и мигрень вмиг оставила меня. Это она могла себе позволить только с Кузьмой Антоновичем, но не с Ланиным. Он воспылает слишком большой надеждой, а надежда в его случае еще хуже отчаяния.

В этот момент вошел Игнатич, служивший при Клер и Ольге кем-то вроде дядьки, старичок с острыми глазками, смотревшими из-под кустистых бровей, но весь такой аккуратненький, будто он родился не на крестьянском дворе, а, по крайней мере, в княжеских хоромах.

— Вот вам, Клара Ивановна, страдание еще одного несчастного сердца принесло, — проговорил он в своей странной манере выражаться. Клер знала, что он осуждает ее за ее поклонников, и никакие доводы его не убедят, что она делает это не со злобы, — бедный молодой человек, весь измученный амуром к вам, принес, и даже не обиделся, когда вы отказались его принять.

Игнатич поставил на стол перед Клер огромнейший букет белых роз.

— Спасибо Семен Игнатьевич. Не сердись на меня, я и правда не в силах никого принять. Видишь, даже к кузинам не выхожу.

— Это от придури, — он покачал головой, и направился к выходу, — этого не надо мучить, Клара Ивановна, он уже и так замученный. Глаза ввалились, слезы в горле стоят. Как Пашенька давешний будет, тогда …

Клер словно пружина подбросила, и она стукнула рукой по столику:

— Не смей вспоминать про него! – взорвалась она, — я его и так забыть не могу, еще твоих намеков мне не хватает!

— Как знаете, деточка, — поклонился старик, — как знаете, только не говорите, что Семен Игнатьевич зла вам желает. Предупредить хочу только, чтобы глазки ваши прекрасные от слез уберечь.

Клер промолчала, но когда Игнатич уже выходил из комнаты, сказала ему:

— Цветы в гостиную поставь. Мне и без них противно.

Он унес корзину, а Клер позвонила Валюше, своей горничной, чтобы та помогла ей одеться. Через полчаса Клара Велецкая вышла из дома с намерением невзначай встретиться со своим поклонником и повлиять на его настроение. Если бы кто-нибудь узнал об этом ее намерении, то долго бы и весело смеялся. Поэтому всем она сказала, что собирается навестить Кузьму Антоновича, и взяла с собой только Валюшу, благо Кузьма Антонович жил всего в десяти минутах ходьбы от дома Клер.