должны были обозначать то новое, что в процессе перехода от частного феодального владения к абсолютистскому позднефеодальному государству ощущалось каждым untertan («подданным»). Естественно, что доля иностранных слов в словарном составе последних названных литературных жанров оставалась в среднем сравнительно незначительной; там употреблялись прежде всего широко известные слова с актуальным содержанием из области общественной, политической и церковной жизни. Но и названное выше противоположное течение играло роль. Например, в обращении Томаса Мюнцера к рудокопам 26 – 27 апреля 1525 г. иностранных слов не встретишь, также и в его письмах они редки. В своем переводе Библии Лютер сознательно снижал долю иностранных слов и даже еще уменьшил ее в процессе различных переработок. Позднее он, например, отдает предпочтение слову fluchen («клясть») по сравнению с maledeyen, segnen («благословлять») по сравнению с benedeyen, himmel («небо») по сравнению с firmament («небосклон»). В функциональном стиле науки, а также общественной жизни употребление иностранных слов, конечно, увеличивалось. Но важно отметить, что лишь спустя полвека появилась необходимость в словаре иностранных слов. Первый словарь такого рода, содержавший свыше 2.000 слов, издал в 1571 г. в Аугсбурге Симон Рот[399]. Но и авторы научной прозы на немецком языке заботились о том, чтобы их сочинения были общепонятны. Оригинально, например, выглядело, когда историк-гуманист Мейстерлин постарался довести до сознания немецкого читателя истинный смысл выражения conjuratio Catilinae («заговор Катилины»), обозначив его как römischen Bundtschůch («римский заговор „Башмака“»)[400], то есть воспользовавшись эмоционально насыщенным словом-лозунгом того времени. Часто практиковалось, что вполне понятно, употребление парных переводных словосочетаний, состоявших из иностранного слова и синонимичного немецкого, как, например, Dialogus odder gesprech; pollecy und ordnung; Dialectos, Art zu reden. Широко распространен был также перевод или толкование иностранных слов для несведущих читателей, например, в «Arnauer Wegsprech»:

Стремление «верхов» быть понятным многим встречало старание «низов» понять их и говорить с ними. Таким образом, в принципе во всех жанрах произошло переплетение многопластового, богатого традициями немецкого языка образованных людей с разговорным языком простого народа, также и в тех жанрах, в которых автор выступал от имени крестьянина. Это отчетливо показывают проведенные исследования по употреблению определительных относительных конструкций в памятниках того времени. Чем более народным выглядит разговорно-языковой стиль, тем меньше общая доля конструкций, специально предназначенных для расширения группы существительного. Там, где они употребляются, выбор их ограничивается преимущественно придаточными предложениями, вводимыми относительными местоимениями der, die, das. Вариантов конструкций сравнительно немного. Но чем длиннее, весомее и ученее становится аргументация, вкладываемая в уста крестьян, тем соответственно разнообразнее становится оформление относительных предложений, как, например, в «Karsthans», где в подобных сложных по содержанию местах встречаются также so и welch-. Возможно, это следует приписать влиянию канцелярского и научного языка. Интересно, что в простых диалогах, приближающихся к разговорному языку, немало употребляется ядерных и пролептических предложений в функции относительных определительных предложений, например, типа

или типа

то есть предпочтение отдается сочинению, а не подчинению. Эти типы предложений характерны для «народного» стилистического пласта; у образованных авторов их меньше или совсем нет, что, конечно, обусловлено выбранным жанром. Наоборот, у образованных писателей язык полон причастных конструкций в функции относительных предложений, определяющих существительное, что для простого диалога редкость. Показательно то, что они прежде всего проникли в заглавия и надписи, что связано с традициями печатного языка, например:

В диалоге «Von der Gült»[403], в котором почти не содержится относительных конструкций, в качестве стереотипного лозунгового выражения трижды встречается

Простые, необразованные носители языка активно владеют 5 – 10 вариантами конструкций. Лютер же, этот блестящий мастер слова, несмотря на его стремление к созданию простого, всем понятного, стилистически правильного немецкого языка употребляет почти 20 вариантов конструкций типа определительных относительных предложений при существительном и родственных конструкций, из числа которых он в каждом конкретном случае умеет отобрать нужную, соблюдая при этом разнообразие. По мере роста требований к стилю в его различных экспрессивных проявлениях и в связи с тенденцией к большему разнообразию в употреблении относительно-определительных предложений другие авторы также понимают стилистическую необходимость в вариантах и охотно их используют. Наглядное доказательство нашего утверждения о том, что простому, близкому к разговорному немецкому языку относительные придаточные предложения чужды, дает сравнение между рукописью о путешествии Ульриха Шмидла в Южную Америку в 1534 – 1554 гг. и ее печатным изданием, осуществленным Гуфинесом[404]. В рукописи автор, не искушенный в литературном языке, отдавал предпочтение паратаксису, который издатель часто переделывал в относительные или же другие придаточные предложения, чтобы повысить стиль.

В первой трети XVI столетия, несмотря на еще сохранявшиеся различия, происходило, таким образом, становление нового, как в региональном, так и в социальном смысле более однородного немецкого языка. Этот процесс был возможен лишь в условиях описанной выше единственной в своем роде экономической и социально-политической ситуации, когда требовался возможно более универсальный инструмент коммуникации национального масштаба. Большое значение для становления национального языка имели также, как следствие создавшегося острого момента, встречные усилия «сверху» и «снизу», то есть, с одной стороны, образованных, владеющих языком «верхов», а с другой стороны, «низов», которые волею судеб должны были еще завоевывать доступ к образованию и овладению всеми формами существования немецкого языка.