Этой социальной структуре общества соответствовали очень дифференцированные коммуникативные отношения между отдельными носителями языка и общностями носителей языка, которым трудно дать подробную характеристику. Исходя из современного языка, мы, например, знаем, как важно различать устное и письменное употребление языка, но при обращении к прошлым векам мы вынужденно ограничены лишь рассмотрением письменного наследия, опираясь на которое мы должны делать выводы о различных формах существования, функциональных стилях и стилистических пластах как устного, так и письменного языка. Уже к началу XVI века приходится считаться с наличием сложной системы форм существования и проявления языка, зависящей соответственно от территориального и социального распространения и степени закрепления тех или иных форм, а также с объективно обусловленным делением на функциональные стили, на общественные нормы употребления.

Люди того времени, как и во все времена, вживались в тот язык, которому они учились дома у матери (mutter jhm hause)[306], в кругу семьи и который они потом применяли, постоянно испытывая его на точность выражения и преобразуя в процессе мышления и деятельности, приспосабливая к возникающим потребностям. И та первая форма, в которой им являлся язык, был родной диалект. Большинство людей того времени, оставаясь в местах, где они родились, или по соседству, до конца жизни не перешагивали через эту первую ступень коммуникативного средства – языка. Диалекты, каждый из которых был понятен ненамного дальше границ своей области распространения, обусловленной историей возникновения, а также экономически и политически, уже в то время свидетельствовали о чрезвычайной языковой раздробленности территории употребления немецкого языка. Можно выделить верхненемецкие (южно- и средненемецкие) и нижненемецкие диалекты; среди южнонемецких (oberdeutsch) – баварский с его особыми формами северо-, средне- и южнобаварского, алеманский с нижнеалеманским, верхнеалеманским и швабским; среди средненемецких – западносредненемецкие и восточносредненемецкие. К западносредненемецким относятся среднефранкский (рипуарский в районе Кёльна и мозельско-франкский в районе Трира), рейнско-франкский, гессенский и восточнофранкский; к восточносредненемецким – тюрингский; верхнесаксонский, лужицкий, силезский. Среди нижненемецких диалектов различаются, например, севернонижненемецкий, вестфальский, остфальский, восточноэльбский, бранденбургский. При этом старые границы раздела языков времен родового строя, очевидно, перераспределились под преобразующим влиянием, которое оказало на язык создание государственно-политических и суверенных церковных феодальных владений: герцогств, графств, епископств и т.п., а начиная с XIV века – в первую очередь образование новых территорий[307]. Такое сильное территориальное дробление народного языка, который продолжал оставаться, кроме того, функционально ограниченным рамками устного употребления, могло иногда создавать серьезные помехи для свободной коммуникации. Один неизвестный автор жалуется в 1527 г.:

Несколько лет спустя, в 1538 г., Лютер в своих «Застольных речах» высказывает подобную же мысль:

Под саксонцами здесь, правда, в обоих случаях следует понимать жителей Нижней Саксонии. Таким образом, речь идет о крайней степени различия между Баварией и Нижней Саксонией, о носителях языка из двух противоположных периферийных областей распространения немецкого языка, между основной массой населения которых предположительно не было или почти не было контактов. С другой стороны, носители одного диалекта, очевидно, имели представление о других диалектах соседних областей, как, например, жители граничивших восточнофранко-баварских и тюрингско-верхнесаксонских областей Средней Германии, где благодаря растущим контактам в самых различных областях жизни уже тогда интенсивно шел процесс нивелировки и ассимиляции.

Интенсивность проникновения письменности во все сферы духовной жизни в первой трети XVI века значительно возросла. Так, в первую очередь в городах, но также и повсюду в деревнях увеличивался круг тех, кто постигал азы чтения и письма и мог и хотел выучиться сам или дать своим детям возможность получить начальное школьное образование. Кроме того, эти люди в процессе учения овладевали, по крайней мере пассивно, определенными письменными формами употребления немецкого языка, иногда в его наддиалектных проявлениях, а также определенными функциональными стилями. Ведь к началу XVI века уже существовало множество форм канцелярского, правового и делового языка, которые относились к достижениям коммуникативной практики предыдущих поколений, потому что в экономических, политических и культурных центрах сформировались предпосылки перехода к отвечающим новым потребностям, многофункциональным, хотя еще и очень неоднородным формам наддиалектного немецкого литературного языка. Вместе с М.М. Гухман мы понимаем под «литературным языком» сознательно культивируемую устную и письменную разновидность языка в рамках языка народности, охватывающего совокупность всех возможных языковых употреблений. При этом введением понятия «народность» (Nationalität) делается попытка охватить всю совокупность гетерогенных исторических этапов, предшествующих образованию наций[310], а «язык народности»[311], как абстракция, подчеркивает единство, скрытое среди пока еще хаотического и внешне непреодолимого многообразия. И вот эти начатки литературного языка подвергаются проверке на соответствие потребностям широких слоев во все возрастающей практике употребления. Уже в 1498 г. один из руководящих деятелей церкви констатирует:

в 1524 г. Кристоф Шойрль говорил кардиналу Лоренцо Кампеджи, что

К этому времени относится и начало развития народного школьного образования. После Реформации, например, в Саксонии при каждой церкви была школа[314]. В 1529 г. Лютер отмечал в качестве конкретной новой ситуации: