— Давай возвращаться.

— Айван.

Я старалась придать своему голосу чуть больше требовательности. Казалось неправильным, что он продолжит носить всё в себе.

— Говорить не о чем, Лина. Моя мама, очевидно, не хотела этого воссоединения. Я лишь зря надеялся…

Он упрямо продолжал смотреть перед собой.

— Почему она назвала тебя Иваном?

— Потому что это было моё имя при рождении и большую часть жизни. Мне оно даже нравилось. Но такого имени практически не существует за пределами этой страны. Но заграницей… Куда бы я не приезжал — учиться или работать, все неизменно называли меня Айваном. Так им было привычнее и проще. Со временем я и сам начал так представляться. Этим именем меня объявляли, это имя печатали в буклетах.

— И ты его поменял?

Айван коротко кивнул.

— Когда мне было четырнадцать и нужно было получать паспорт. Мне показалось, так проще. Когда тебя годами не зовут Иваном… от этого отвыкаешь.

— Ты говорил, что твоя мама не хотела танцевать и поэтому, — я не знала как правильно и тактично описать её поступок — отдалилась от семьи?

— Ты имеешь в виду бросила всё? — более красноречиво поправил Айван. — Да, она чувствовала себя белой вороной. Так сказала тётя Наталья.

— А что говорил Фаддей Корнелиевич?

Айван слегка поёрзал.

— Дедушка редко мне рассказывал о маме, в то время, когда она еще танцевала. Или пыталась танцевать. Кажется, она была невероятно одаренной. Дедушка хотел, чтобы она работала с Джеймсом Райсеком.

Я вопросительно приподняла брови.

— Отцом Люсинды и Аны, — пояснил друг.

Мне сразу вспомнились слова Ирины, обращённые к Люсинде и её папе. Так вот что она имела в виду.

— Твой дедушка хотел, чтобы они только танцевали вместе или чего-то большего? — как можно деликатнее спросила я.

На что Айван встрепенулся.

— Ты думаешь она намекала на личную связь?

— Всё может быть, — пожала плечами я.

Казалось, такой поворот событий ошарашил Айвана.

Мы как раз вернулись к причалу. И он, отмахнувшись от этой мысли, сосредоточил всё внимание на швартовке. Я поднялась с кресла, освобождая ему пространство, и начала шагать из стороны в сторону.

— Если честно, — я резко остановилась — мне кажется, твоей маме было сегодня очень трудно. Ты сам сказал, что её все считают белой вороной. Даже ты — её родной сын, больше похож на окружающих, чем на неё. Кроме твоего папы у неё не было союзников, но она всё равно пришла — в общество, которое её не приняло.

Я стояла сзади, поэтому не видела лица Айвана. Но голос его был полон льда.

— Не общество её отвергло, а она сама.

— Но был ли у неё выбор?

Закончив швартовку, Айван встал с кресла и прошёл мимо, чтобы привязать яхту к кнехту. Я следовала за ним по пятам, не давая возможности сбежать от разговора.

— Представь, что тебе сейчас запретят танцевать и скажут заняться химией, — предложила я.

Айван взглянул на меня, как на умалишенную.

— Ты хочешь сказать, что она правильно поступила, выбрав себя, а не семью?

Я не видела смысла отвечать вслух, он и сам знал, что я скажу.

— Допустим, — продолжил друг, перекидывая канат через предплечье и формируя хитроумный морской узел. — А отказавшись от меня, она тоже поступила правильно?

Я возмущённо ткнула руки в бока.

— Разумеется нет! Я лишь хотела сказать, что она была другой. И за это у неё забрали всё: семью, родного сына, даже имя, которое она подарила тебе при рождении.

— Но у неё не забрали возможность любить меня! — в ответ выкрикнул Айван.

Громко топая, он поднялся наверх и, пройдя мимо меня, схватил бокал вина. Отпив один глоток, он уткнулся взглядом в половицы.

Ощутив, что градус беседы возрос чересчур, я сделала глубокий вдох, усмиряя собственный пыл. Криками мы точно ничего не изменим.

Я подошла к Айвану и легко погладила его по плечу.

— Она ведь тоже человек и может совершать ошибки. Думаю, она бы не пришла сегодня, если бы не хотела всё исправить.

— И именно поэтому оскорбила и меня, и тебя? — парировал друг.

Айван напоминал мне открытую рану. Мне хотелось его излечить, убрать боль. Но перед этим ту нужно было почистить. Достучаться до него.

— Я думаю, — тихо предположила я — что ей стало очень больно, когда она поняла, что я не из потомственного рода танцовщиков. Обычная девчонка, — парень хотел что-то возразить, но я не позволила. — Если наша догадка про папу Люсинды верна, то за твою маму всё решал Фаддей Корнелиевич. А за тебя — нет. Ты сам выбрал меня. У тебя есть то, чего у неё не было.

Наконец, в глазах Айвана загорелся огонёк осознания.

— Думаю, — продолжила я. — За неё говорили эмоции.

Парень сделал еще один глоток.

— А твоя мама? Почему ты не рассказывала, что её больше нет?

Внезапная смена темы заставила меня отшатнутся. На этот раз моя собственная рука потянулась за вином.

— Это было очень давно, — призналась я. — Я почти её не помню.

— Но ты помнишь, что она тебя очень любила, да? — продолжал любопытствовать Айван.

— Это одно из немногочисленных моих воспоминаний. А что?

Парень грустно усмехнулся.

— Иронично получается. Твоей мамы давно нет, но она очень тебя любила. А моя жива и здорова, но меня совсем не любит. Даже не знаю, что хуже.

Его слова были отвратительны, мне захотелось дать ему пощёчину.

— Даже не смей так говорить! — прошипела я, чувствуя, как глаза наполняются слезами. — Ты каждый день можешь всё исправить. Дать вам еще один шанс. Дать ей возможность показать свою любовь. Да я бы всё за это отдала!

Игнорируя его изумленный вид, я схватила собственный бокал и пошагала на открытую палубу. Мне хотелось глотнуть воздуха и побыть одной. Подальше от этого идиота, не понимающего, каким сокровищем он на самом деле обладает.

Неуклюже сбросив туфли, я пробралась по палубе в носовую часть, игнорируя обжигающий холод. Я повернулась к кабине спиной и взглянула на звезды. Вблизи берега они казались совсем не такими яркими, но всё равно восхищали. Может, какая-нибудь сейчас упадёт? Тогда бы я могла загадать желание.

Сзади послышался шорох. Мне из принципа не хотелось поворачивать головы. Но ему и не нужно было разрешение.

Айван набросил мне на плечи какой-то плед и обнял. Совсем невесомо, словно давая возможность в любой момент отстраниться, если я того пожелаю. С тяжелым вздохом он ткнулся носом мне в висок и слегка потёрся.

— Прости меня, — голос любимого звучал отстранённо и низко — ты права. Сам не знаю, что на меня нашло.

— Всё в порядке.

Слова сорвались в пустоту. Но через мгновение, я подняла взгляд на Айвана.

— Ты просто ребёнок, который ищет любви своей мамы.

— Просто ребёнок… — эхом повторил Айван. — Ты правда веришь, что всё можно исправить?

Я всерьёз задумалась.

— Знаешь, я люблю один фильм, он как раз о любви. В какой-то момент главная героиня сдаётся, потому что боится проиграть, хотя и может выиграть. А другой герой решил сыграть, даже когда заведомо знал, что проиграет.

— И чем всё закончилось?

Я улыбнулась.

— Они оба выиграли, хоть и прошли не одно испытание.

Айван скептически прищурился.

— Такое бывает только в кино.

— Но мне нравится в это верить. В то, что всё так или иначе закончится хорошо. Даже если шансы ничтожно малы. Ты ведь не можешь заглянуть в будущее и знать наверняка.

— Значит, ты оптимистка?

— Я не знаю, как бы преодолевала все трудности, если бы верила только в плохое. Иногда кажется, что лишь надежда придаёт мне сил. И вера в счастливый финал.

Айван всерьёз задумался над моими словами. Прошла минута, прежде чем я заговорила вновь.

— Ты прав. В том, что некоторые вещи исправить невозможно. Но если не пытаться, то ничего и не изменится.

— И сколько попыток стоит предпринять?

Я внимательно посмотрела ему в глаза.

— Зависит от того, насколько сильно тебе этого хочется.