Они и правда отдавали вишней. Не сказать, чтобы король любил фрукты, но этот вкус спелых ягод оказался изысканно-сладким, не приторным, необычным, с горчинкой. Он оторвался от них, давая Мэренн вдохнуть, и снова накрыл своим ртом полные, нежные губы. Опять пахнуло подснежниками и самым чистым снегом, остро и свежо. Не леденящей стужей, нет — тем живительным холодом, от которого кровь лишь горячее бежит по венам.

Прозрачные серо-зеленые глаза оказались совсем рядом, в них мелькнул испуг, тут же сменившийся радостью. Пушистые ресницы затрепетали, губы слабо дрогнули, отвечая на поцелуй. Но давать волю своей волчице Майлгуир пока не собирался.

За стрельчатыми окнами загремела гроза; вторя ей, сильнее завыл огонь. Майлгуир отшатнулся от девушки, сбрасывая халат. Стянул через голову все еще мокрую рубашку, не желая возиться с завязками.

— Вы не… — начала Мэренн, но он перебил ее:

— Ты. Майлгуир. Или «мой волк» — и никак иначе.

Впрочем, что она хотела сказать, было неважно. Идти до постели показалось немыслимой тратой времени, а шкура горного медведя была совсем рядом. Внезапно время словно бы остановилось и свернулось в теплый кокон вокруг двоих, отгородив от прошлого, будущего и настоящего.

Удивительно теплая, подхваченная под спину и ноги, шепнувшая: «О, мой волк!», Мэренн легла на мягкую густую шерсть. «Моя волчица», — пророкотал Майлгуир, прикусив мочку ушка. Втянул ставший более резким запах подснежника, спустился поцелуями до ключицы, поймал губами сосок и ощутил, как девушка развела в стороны бедра, приглашающе двинулась к нему. Сейчас бы отвлечься, обласкать её всю, найти те места, прикосновение к которым вызовет дрожь и негу, довести сначала ее до блаженства… Но холодные глаза манили, губы шептали: «Возьми…», тонкие пальцы, огладив его плечи, неожиданно впились острыми ноготочками, куснули вседозволенностью тьмы — и Майлгуир сорвался.

Она подавалась вперед, вскрикивала от его резких движений. Он брал ее, не думая ни о ней, ни о ее удовольствии. Краем глаза отметил на груди и плечах красные следы, что неминуемо потемнеют, и тут же забыл о них.

Пахла она невыразимо свежо и желанно, и мир сжался до ее хриплых стонов, до ее хрупкой северной красоты, до острого, почти невыносимо прекрасного наслаждения, потом и вовсе померк.

Мэренн шевельнулась в тщетной попытке освободиться, и Майлгуир, не желая раньше времени выходить из блаженной истомы, разлепил один глаз.

— Куда собралась?

— Там щенок, — прошептала она низким, хриплым голосом.

— А тут волк.

— Но… — двинулась она еще раз в его руках.

— Замок присмотрит. Лежать!

— Слушаюсь, мой волк, — фыркнула она.

Освободил одну руку и повернул к себе лицо Мэренн. Под прозрачными, как весенние грозы, глазами залегли темные круги, на висках проступили синие жилки. Припухшие губы были красны от…

Майлгуир отстранился, рассматривая свою волчицу.

Да, он хотел попробовать, какая она на вкус везде. Где пахнет полынью, а где — шиповником. Целовал ее жадно, исступленно, пил ее нежную женскую сладость, а потом опять возвращался к губам. Но точно не кусал ее, из всех следов — только припухшие губы, синяки на плечах, несколько царапин и отметины от слишком глубоких и яростных поцелуев. Нет, не может быть! Но запах не оставлял сомнений. «Могу лишь догадываться», — вот о чем она говорила, а он не понял, не разгадал ее!

— Ты… — выдохнул он зло, словно она обманула его. — В северном клане что, не учат любви?

Мэренн, заметив его взгляд, торопливо облизала губы.

— Я не хотела учиться.

— А чего ты хотела?!

— Тебя. Только тебя.

Какая-то ее неправильная, невероятная искренность пронзила Майлгуира, погасив злость.

Волчица прижалась крепким боком, и от нее опять повеяло обжигающим теплом, запахом первоцветов и жаждой жизни. Такой сильной, что Майлгуир рассмеялся, решив отложить все вопросы на потом, и вновь притянул ее к себе. Погладил по плечу, снимая боль и оставляя на ее коже мелкие белые цветы о девяти лепестках.

— Но магии ведь нет… — завороженно прошептала Мэренн. Развернула его руку ладонью вверх, потянула за торчащий стебелек и вытащила подснежник. Кожа сошлась в точку, только зачесалась немного.

— И любви. И меня тоже нет, — со вздохом вырвалось у Майлгуира, он потер кисть о шерсть рядом с Мэренн. — Перед тобой ходячий артефакт Второй эпохи.

— Неправда! — куснула она его за руку. — Обманщик! Вот же — и ты, и магия, и любовь…

— Ах ты, дерзкая девчонка! Что ты знаешь о любви?

Она не отвечала, но смотрела хмуро и так высокомерно-вызывающе, как будто знала побольше него. А потом подхватила его руку, поцеловала ладонь и прижала к своей щеке.

В этот раз он донес ее до постели. Потому что хотелось терзать ее до своих и ее криков, хотелось сильнее мять в ладонях ее тело, целовать до боли и любить — как же фальшиво это слово! — любить, соединяясь в одно, толкаясь в тесное лоно. И знание о том, о чем эта глупышка смолчала, понимание, что это только его женщина, неожиданно распаляло желание еще сильнее, теснило грудь, жгло глаза, отдавало терпкой горечью во рту.

— Уже утро, мой король, — низкий, хрипловатый голос вырвал из сна.

Просто сна — не кошмаров прошлого и не обжигающих душу видений. Пожалуй, так хорошо король себя не чувствовал очень давно, слишком давно, чтобы помнить об этом.

— Выпустите меня. Дверь не открывается, а ведь Лугнасад прошел.

— Зачем ты опять встала? — не открывая глаз, произнес Майлгуир. Солнце нежило веки, переливалось ярко-розовым, ласковым светом, тело наслаждалось сытой истомой, даже с души словно приподняли вечную тяжесть.

— Сначала Вьюна проверить, мало ли что щеночек за ночь мог успеть.

Щеночек довольно урчал в углу.

— Как вы это сделали? Лужи и… и прочее пропало! И вода в ванной все еще теплая.

— Что еще заметила, глазастая?

— Что Вьюнок косточку грызет, да не сгрызает, и что молоко у него в миске вновь появляется.

— Я же сказал, замок проследит. Кое-что не исчезает, сколько ни трать. У Вогана — это наш королевский повар…

— Мы знакомы, владыка. Он приветил меня в первый же день.

— Да? Хорошо, это хорошо. Кто Вогану не нравится, того он не замечает. У Вогана есть Горшок, из которого можно накормить все Благие земли. Был еще Рог, но в Укрывище он сейчас нужнее. Так что немного магии есть.

— Мне говорили о подобных магических вещах как о не существующих. Но я верю. Вам верю.

Девушка сидела подле постели на корточках, положив острый подбородок на узкие запястья, и внимательно смотрела на него.

— Так я пойду? — спросила неожиданно.

Отпускать не хотелось. Правда, сколько же пересудов придется услышать Черному замку! Девушка, оставшаяся у короля волков дольше одной ночи!

— А как же столица? Я обещал показать тебе столицу.

— Не стоит, если вам в тягость. Я уйду тихо, вы меня никогда больше не увидите и…

— Стоять! — рыкнул Майлгуир, хватая ускользающую красоту и вновь затаскивая Мэренн на постель. — Мне не в тягость! А Лугнасад длится неделю по желанию сторон. Ты желаешь провести со мной весь праздник?

Глаза Мэренн осветились настолько отчаянной надеждой, что Майлгуиру стало стыдно. Подарить такую малость и принять в ответ такую благодарность…

— Ты желаешь? — он поцеловал припухшие, еще более очаровательные губы, посмотрел в серьезные глаза, в глубине которых таилась печаль и… загадка. Мэренн не притворялась, не хотела казаться лучше, чем есть, не кокетничала и не соблазняла. Но была совсем не проста. Король не очень любил загадки, однако эту разгадать ему хотелось.

— Да, мой ко… мой волк, — тихо произнесла она. — Конечно же, да! — улыбка скользнула по ее губам, словно луч зимнего солнца, несущий надежду на скорую весну. — Так ты не устал?

Она была теплой, нежной, податливой. Она была нужной ему сейчас, и Майлгуир поймал себя на мысли, что, лаская Мэренн, он не закрывал глаза, сравнивая с той женщиной и вспоминая другие черты. Не ловил сходство, а изучал ту, что рядом.