Жизнь вокруг кипела, бурлила, переливалась всеми красками. Я чувствовала себя как ребёнок, впервые попавший в кондитерскую — глаза разбегались от обилия новых впечатлений. Но чем дальше мы уходили от дворца, тем больше я замечала, как постепенно меняется облик города. Дома становились чуть менее роскошными, улицы — немного уже. Я заметила, как на лицах прохожих появлялось всё больше морщин заботы, а в глазах — тревоги.

В какой-то момент меня вдруг потянуло совершенно в другую сторону. Но пальцы Эдриса впились в моё плечо, останавливая. Недоумённо изогнув бровь, повернулась к советнику.

— Ваша Светлость, не думаю, что вам стоит туда идти. — Почему? — Там… — В глазах советника мелькнули непонятные эмоции. — Не самые благополучные районы. — Тогда я тем более хочу туда сходить! Лучше бы я прислушалась к Эдрису! Тогда, быть может, я бы могла спать спокойно и не думать о том, как исправить ситуацию.

Узкие улочки, вымощенные неровным булыжником, извивались подобно змеям. Дома нависали над дорогой, словно могли в любой момент обрушиться на головы прохожих. Воздух был густым от запахов — тут смешались ароматы прогорклого жира, гниющих отбросов, дыма от очагов и чего-то неуловимо животного. Я прижала руку ко рту, пытаясь подавить тошноту.

Чем дальше мы углублялись в лабиринт улиц, тем окружение становилось все более удручающим. Деревянные постройки, покосившиеся от времени и сырости, жались друг к другу, словно ища поддержки. Кое-где зияли провалы пустых окон, затянутые тряпьём вместо стекол. Я заметила детей, играющих в луже посреди улицы. Их одежда была не более чем лохмотьями, а босые ноги покрыты коркой грязи. Один мальчик, заметив нас, замер, уставившись широко распахнутыми глазами. В его взгляде читалось столько голода, что я почувствовала, как к горлу подступает ком. — Это… Это ужасно. — Прошептала, обращаясь скорее к себе, чем к Эдрису. — Что это такое? — Это реальность, Ваша Светлость. — Ответил советник, чей голос был лишен всяких эмоций. — То, что скрыто за парадными фасадами и пышными церемониями.

Мы свернули в еще более узкий проулок, где царил полумрак даже в разгар дня. Здесь запахи стали еще более невыносимыми — к ним добавилась вонь нечистот, текущих по открытой канаве посреди улицы.

Женщина, сидящая на пороге покосившегося дома. Её лицо было изборождено морщинами, делавшими её похожей на печеное яблоко. На руках она держала младенца, завернутого в грязные тряпки. Ребенок плакал — тихо, обречённо, уже зная, что его крик никто не услышит. Я почувствовала, как к глазам подступают слезы. Попыталась сморгнуть их, но они все равно покатились по щекам, оставляя влажные дорожки на лице. — Да что же это такое? — Мой голос дрожал от едва сдерживаемых рыданий. — Как они живут так? — Как могут. — Пальцы Эдриса на мгновение сжали моё плечо. — Для них это единственная реальность, которую они знают. С каждым шагом рушилось мое представление о благосостоянии империи. Вот мужчина, согнувшийся под тяжестью лет и работы, пытается починить дырявую крышу своего жилища. Его руки, покрытые мозолями и шрамами, дрожат от усталости, но он продолжает свой труд. А вот группа женщин у колодца, в голосах слышится напряжение. Они обсуждают важные вещи — повышение цен на хлеб, новый налог, который им не по силам заплатить. Их лица казались масками, скрывающими боль и страх. Старик, сидящий у стены дома. Его глаза были закрыты, а губы беззвучно шевелились в молитве. Рядом с ним лежала миска, в которой блестело несколько медных зитов. Рука сама потянулась к кошельку, спрятанному в складках плаща. — Не стоит, Ваша Светлость. — Голос Эдриса был тих, но в нём слышалась сталь. — Ваше благородство сейчас может навлечь на нас неприятности.

С трудом заставила себя опустить руку. Чувство беспомощности накатило волной. Но ноги несли в самое сердце трущоб. Здесь дома, казалось, срослись друг с другом, образуя причудливый лабиринт из кривых стен и покосившихся крыш. Узкие проходы между зданиями были завалены мусором — обломками мебели, гниющими овощами, тряпьем неопределенного цвета.

Воздух здесь был настолько густым от запахов и испарений, что, казалось, его можно было резать ножом. Я чувствовала, как легкие сопротивляются каждому вдоху, отказываясь принимать эту отраву. На одном из перекрестков мы увидели группу оборванных мужчин, столпившихся вокруг бочки с чем-то дымящимся. Запах алкоголя смешивался с вонью немытых тел. Скользнув по нам взглядами, мутными от выпивки и дикого отчаяния, они тут же потеряли интерес. Эдрис подтолкнул меня в сторону от этой группы, его рука на моей спине была твердой и уверенной. — Здесь небезопасно задерживаться. — Прошептал он, склонившись к моему уху. — Жизнь может толкнуть людей на страшные поступки. Кивнула, не в силах произнести ни слова. Горло сжалось от ужаса, слёзы жгли глаза. Свернули в очередной проулок, и внезапно перед нами открылась небольшая площадь. Посреди неё стоял фонтан — жалкое подобие тех изящных сооружений, что украшали дворцовые сады. Каменная чаша треснула, а из ржавой трубы сочилась тонкая струйка мутной воды.

Вокруг небольшая толпа — женщины с ведрами, дети с кувшинами. Они терпеливо ждали своей очереди, чтобы набрать воды. А в стороне от остальных стояла маленькая девочка.

Её платье, когда-то, вероятно, бывшее белым, теперь превратилось в серую тряпку. В таком юном возрасте у губ уже залегли скорбные складки. Ноги и руки, как и у многих детей здесь, покрыты грязью. Но грязные пальцы бережно держали маленький цветок — яркое пятно среди окружающей грязи и убожества. Этот образ вдруг ударил с такой силой, что перехватило дыхание. Если бы не поддержка Эдриса, то я наверняка упала бы. — Не могу больше. — Прошептала, чувствуя, как голос дрожит. — Пожалуйста, давайте вернёмся. — Как пожелаете, Ваша Светлость. Но помните — это то, что вы должны знать. Это часть вашей империи, часть вашей ответственности.

Повернули назад, но образы увиденного преследовали меня до самого дворца. Все эти ужасы отпечатались в памяти, словно выжженные калёным железом. Когда мы, наконец, выбрались из лабиринта трущоб и вышли на более широкую улицу, ведущую к центру города, я почувствовала, как к горлу подступает тошнота.

Контраст между убогостью, которую я только что видела, и относительным благополучием этой части города был слишком резким. Здесь дома были крепче, улицы чище, а люди выглядели более сытыми и довольными. Но теперь я видела то, чего не замечала раньше — тревогу в глазах торговцев, спешащих открыть свои лавки, напряжённые плечи ремесленников, боящихся не свести концы с концами. Весь город был как слоёный пирог — чем ближе к замку, тем богаче и благополучнее выглядела жизнь.

На улицах, что ранее очаровали меня своей красотой, начали появляться первые люди. Неспешно прогуливались дамы в пышных платьях, их шёлковые юбки шуршали при каждом шаге. Изысканные шляпки, украшенные перьями и драгоценными камнями, покачивались в такт движениям. Рядом с ними вышагивали кавалеры в дорогих камзолах, их начищенные до блеска сапоги цокали по мостовой каблуками, обитыми серебром. Из дверей ювелирной лавки выпорхнула молодая леди, чьи руки были унизаны кольцами, а на шее сверкало колье, мало уступающее по роскоши императорским украшениям. Она беззаботно рассмеялась, поправляя локон, выбившийся из сложной причёски. А я непроизвольно скривилась. Было мерзко видеть подобное. Теперь это великолепие казалось насмешкой над страданиями тех, живёт в трущобах. — Но что я могу сделать? — Вы можете многое, Ваша Светлость. — Эдрис услышал мой шёпот и посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом. — Но сначала вы должны научиться быть принцессой, а не робкой пленницей. Кивнула, чувствуя, как внутри зарождается что-то новое — не яростная решимость изменить этот мир, нет. Но ужас и робкие мысли о том, что я мало что могу сделать, потихоньку отходили на задний план. Мне надо было подумать.

Я крутилась в постели, не в силах уснуть. Перед глазами до сих пор стояли сцены из трущоб. Осознание, что жизнь во дворце не так плоха, как мне казалось, заставило тихо выругаться. Справилась бы я, родись в трущобах? Смогла ли радоваться, как та девочка, простому цветку? Вряд ли. Чтобы найти в себе силы радоваться малому, надо быть выкованным из стали. А я… Я была хрупкой стеклянной статуэткой.