Уголовной сыскной полицией в это время руководил, уже третий с перерывами срок, знаменитый на всю Россию сыщик Иван Дмитриевич Путилин. Сорок лет противостояния ворам и убийцам наделили Путилина бесценным опытом работы с уголовным контингентом. И опытом этим Иван Дмитриевич пользовался ежедневно. Даже став начальником-администратором, Путилин никогда не переставал быть сыщиком. В полицейских кругах, да и далеко за их пределами, не один десяток лет живо пересказывались дела, раскрытые с его непосредственным участием: дело братьев фальшивомонетчиков Пуговкиных, дело по изобличению и поимке убийц австрийского военного атташе князя Людвига фон Аренсберга, дело о злоупотреблениях в изготовлении и торговле золотыми и серебряными изделиями.

Кто из сыскных, хоть немного знал Путилина, обязательно слышал от него напутствие для розыска уголовных преступников: «Для того, чтобы полиция и сыск успешно боролись с криминалом, нужно лучше и глубже знать его изнутри — тут вам и карты в руки. Замечу, что у преступников в отношении полиции таких возможностей нет». Иван Дмитриевич был первым российским сыщиком, познавшим жизнь уголовного мира изнутри — актёрские способности и талант перевоплощения позволяли ему внедряться в уголовную среду и длительное время существовать в ней нераскрытым. Коллеги искренне восхищались криминальном чутьём Путилина: тот мастерски проникал в воровские притоны и самые потаёные уголки бандитских «лёжек», маскируясь под чумазого чернорабочего, замызганного оборванца или отвратного бродягу, в два счета вычислял убийц и воров.

Однако, сам Путилин всегда выступал против любого насилия в отношении задержанных, считая такие методы звериными, а не людскими. «Полицейский подобен пастуху, охраняющему стадо от волков и других хищников, но хорошо исполняя своё дело, должен оставаться человеком, ни в коей мере не уподобляясь зверю. Роясь в грязи преступлений и задыхаясь от мерзкой вони мира убийц да воров, служитель закона, прежде всего, сам чтит этот закон, требующий от него в любых обстоятельствах оставаться человеком с верой в то, что закон призван быть щитом от стороннего насилия и мерой поступков его стражей, главной моралью для его служителей. Тяжело? Невозможно? Но я так живу уже сорок лет и другого подхода к правосудию не вижу» — очень часто повторял Иван Дмитриевич тем, в ком улавливал готовность перейти эту тонкую грань человеческого облика. И это была отнюдь не похвальба, а след профессионального опыта и давно сформировавшаяся позиция отношения к преступникам. Своё первое преступление, к слову сказать, в отношении себя самого, ещё не будучи сыскным, Путилин раскрыл с кастетом и револьвером в карманах, но так и не воспользовался оружием — оно ему просто не понадобилось, таким быстрым и убедительным оказалось это задержание. Уже в бытность шефа Сыскной Иван Дмитриевич лично контролировал правомерность и необходимость каждого применения оружия своими подчинёнными.

Не имея ни дворянского происхождения, ни влиятельных родственников или высоких покровителей при дворе императора, за сорок лет службы Путилин самостоятельно проделал головокружительную профессиональную карьеру: от писца канцелярии МВД, чиновника четырнадцатого класса, до начальника уголовной сыскной полиции столицы — тайного советника, по «Табели о рангах» представителя высокого, IV класса. Полицейской школы или другого учебного заведения по подготовке специалистов уголовного сыска ещё не существовало, потому опыт работы и её необходимые навыки передавались от старшего младшему, от начальника — подчинённым, а наставничество ещё долгое время оставалось единственным способом подготовки нужных полицейских кадров. Потому учеников и последователей у Путилина насчитывалось не меньше, чем у профессора университета. Одним из таких учеников являлся и Лавр Феликсович Сушко, которого в полицию привела сама судьба. Нынешний старший сыскной агент, под руководством которого находились одиннадцать подчинённых, попал туда совсем не случайно.

***

Лавр Феликсович происходил из петербургских мещан — «правильных» городских обывателей, основных плательщиков государственных налогов и владельцев городского имущества, включая недвижимость. Отец Лавра — Феликс Орестович трудился управляющим обувной фабрики немцев Кирштенов, впоследствии — «Товарищество Санкт-Петербургского механического производства обуви». Детство Лавра было безбедным и безоблачным, мать часто баловала единственного сына, но от этого он не стал слабовольным неженкой. В двенадцать лет Лавр осиротел. Родители, в тёмное время возвращаясь с именин брата отца — Аркадия Орестовича, натолкнулись на шайку уличных грабителей: отец оказал яростное сопротивление, и оба родителя погибли на месте. С тех пор у Лавра началась совсем другая жизнь. Дядя стал его официальным опекуном, а до вступления в права наследства Лавру было ещё далеко.

У Аркадия Орестовича, приказчика мастерской столичного ювелира Алексеева, имелись трое собственных детей разного возраста — все дочери. Супруга дяди не работала, всё время занимаясь детьми, хлопотала по дому. Дохода семьи одинаково на каждого не хватало, а тут ещё новый рот и новые заботы, потому жильё родителей Лавра дядя сдавал в наём, но и эти средства делились на всех. И Лавр сполна познал, что такое личное одиночество и бытовые неурядицы, что значит отсутствие материнской ласки и мужской направляющей руки отца. Теперь Лавр жил не как хотелось и было привычным раньше, а как получалось. Во всех своих житейских проблемах он винил уличных грабителей, мечтая когда-нибудь найти их и поквитаться за отнятое детство и суровую юность. О возможностях законного правосудия и участии в нём полиции он даже не помышлял. Шайку грабителей, убивших родителей Лавра, задержали через два года, но об этом он узнал намного позже. При всём том единственный племянник был благодарен дяде за то, что тот, после окончания гимназии, устроил его в Николаевское военно-инженерное училище. Там и сформировались основные задатки характера, да и самой личности Лавра Сушко. Острую чувствительность к несправедливости, способность всегда иметь своё мнение и желание оставаться независимым, горячую убеждённость в своей правоте, наряду с гибкостью личной позиции замечали и преподаватели, и соученики. Таким стал Лавр в двадцать три года.

В 1877 г началась очередная русско-турецкая война, и Сушко призвали в военно-инженерную часть в чине поручика. Однако, Лавр, горячая голова, не желал руководить рытьём окопов, постройкой защитных сооружений и мостов, потому и напросился в действующую пехоту — 16-ю пехотную дивизию под командованием генерал-лейтенанта Скобелева, куда его, в конце концов, взяли прапорщиком. Природная смекалка, точный глаз и инженерный расчёт сослужили Сушко достойную службу. Кроме хорошего командира, Лавр слыл заправским разведчиком. В сражении при Шейново Сушко получил первое ранение, слава Богу, не тяжёлое, а потом и первую награду — медаль «За храбрость». Не смотря на победные реляции в столицу, война шла тяжело и кровопролитно: офицерские потери оказались весьма чувствительными — турки, в первую очередь, выбивали людей в погонах. Так Лавр стал поручиком, а затем и командиром пешего разведотряда дивизии, в который входили опытные унтеры и солдаты-ветераны, хорошо знавшие турецкий и повадки противника. При осаде Плевны Сушко получил второе ранение, а позже и вторую воинскую награду — серебряную медаль (1-я степень) за участие в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. На её аверсе был высечен шестиконечный православный крест, а на реверсе находилась надпись «Не намъ, не намъ, а Имени Твоему» в честь императора-победителя Александра II. Войну он закончил в чине капитана. Войска с победой вернулись домой, а перед Лавром встал очередной важный вопрос: оставаться ли в армии дальше или уволиться на гражданскую службу, теперь его воинский чин соответствовал титулярному советнику — гражданскому чиновнику девятого класса. За Сушко не стояли влиятельные армейские начальники или друзья, потому в мирное время сделать блистательную воинскую карьеру Лавру не светило — можно до старости оставаться в майорах. В армии Сушко некому было двигать наверх, даже при всех его выигрышных воинских качествах и боевом опыте. Получалось так, что деятельный по натуре Лавр искал и не мог найти себе достойное применение.