И ещё одно дело Путилин завершил перед уходом из Сыскной. В конце мая по ходатайству градоначальства, на которое, ещё действующий начальник сыскной полиции вышел с соответствующей письменной просьбой, семья Кулика — жена и дочери были взяты в Мариинское училище на полный пансион, как ближайшие родственники полицейского, погибшего при исполнении служебного долга, находящиеся в крайне стеснённых материальных обстоятельствах. Женщина преподавала языки, а дети оставались сыты, одеты, обуты и под присмотром. Иван Дмитриевич всегда выполнял свои обещания. Нет, он нисколько не обелял Кулика, но тот погиб выполняя его служебное задание. И ещё, Путилин сам был отцом, а однозначного ответа, как бы он поступил на месте Кулика, у начальника Сыскной так и не образовалось.
В июне Иван Дмитриевич покинул Петербург и полицейскую службу, в этот раз окончательно. Он поселился в своей усадьбе в Новоладожском уездеСанкт-Петербургской губернии, где всего себя посвятил дому, близким и написанию мемуаров «Сорок лет среди грабителей и убийц». А через четыре года знаменитого российского сыщика не стало. Ноябрь 1893 отметился вспышкой инфлюэнцы, и заразившийся 63-летний Путилин умер от отёка лёгких. Усмешка судьбы — его наставника Карпа Леонтьевича Шерстобитова в этом возрасте отправили на покой, чтобы освободить место Путилину, а после Шерстобитов прожил ещё семь лет. В последний путь — на кладбище при Пчевской церкви Новоладожского уезда Путилина провожала почти вся сыскная полиция столицы.
Свято место пусто не бывает. Сразу после ухода Путилина Сыскную, всего на один месяц, возглавил коллежский советник Иван Александрович Виноградов, ранее часто замещавший Ивана Дмитриевича. А потом в должность вступил статский советник из дворян — Платон Сергеевич Вощинин, и долгих семь лет руководил уголовным сыском столицы. Оба приемника очень отличались от Путилина — не было в них настоящей, путилинской сыскной жилки, а Вощинин до этого вообще в полиции не служил. В первом ощущалось отсутствие твёрдости в принятии ответственных решений и должного авторитета среди подчинённых, второй страдал склонность к рукоприкладству в отношении задержанных. Но жизнь продолжалась, и Сушко снова пришлось искать в ней своё место.
Смена руководства Сыскной не повлияла на служебный статус Пётра Апполинарьевича, он продолжал оставаться основным экспертом-консультантом по особым вопросам судебной медицины. Всему полицейскому аппарату стало ясно, что Вяземский находится на своём месте и замены ему нет. В создавшихся условиях Петра Апполинарьевича всё устраивало: исполняя приказы и поручения начальника Сыскной, Вяземский оставался относительно независимым. Он не был полицейским и не имел финансово-жилищных проблем. Конечно, Вяземский, хоть сегодня, мог оставить полицию и сделаться незаурядным чиновником, но лишь у секционного стола и в медицинской лаборатории он чувствовал себя тем, кем был на самом деле — самым опытным и деятельным специалистом, не представляющим себя вне профессии, ставшей для него единственно важным элементом самовыражения.
На своём месте остался и делопроизводитель Фрол Калистратович Савицкий. Путилин не стал обнародовать факт пропажи документов из отдела делопроизводства. Такой проступок сурово карался, потому что приравнивался к служебному преступлению. А до перехода Савицкого в VI чиновничий класс оставался всего год. Конечно Иван Дмитриевич высказал Фролу Калистратовичу всё, что думал об организации секретности в его отделе, но потом добавил:
— Делайте выводы, Фрол Калистратович, это проще, но важнее всяких наказаний. Да и чего греха таить, в произошедшем виноваты мы все, начиная с меня и заканчивая простым стражником камерного отделения. Так что же теперь выгнать всех?
И Савицкий сделал выводы, учёт и контроль в его отделе стали самыми жёсткими во всей Сыскной.
Перед Рождеством Вяземского посетила хорошая и радостная весть. Его помощник Карл Альфредович Штёйдель собрался жениться, пора было обзаводиться семьей. Избранницей судебного медика стала Амалия Корф, горничная княгини Соболевой. Венчание состоялось в костёле Святой Екатерины на Невском. Стараниями родственников Карл Альфредович перешёл на более спокойную и размеренную службу — помощника старшего преподавателя судебной медицины Императорской Военно-хирургической Академии, с перспективой самому стать преподавателем и открытой возможностью заниматься научной деятельностью, к которой Штёйдель всегда тяготел. Но канун Рождества обернулся и печальной для Вяземского новостью. Урождённая Анна Аракчеева, в замужестве и вдовстве — Каролина де Лавинь, умерла от быстро прогрессирующей чахотки. С тех пор Пётр Апполинарьевич не мог слушать Паганини — душа разрывалась от горестных воспоминаний о милой скрипачке.
Коллекция драгоценностей Ольгерда Потоцкого так и не появилась на просторах Российской империи. Но её история имела для криминальных участников этих событий неожиданный и драматический финал. Тело лиговского маза Иннокентия Храпова по прозвищу Таракан за длину усов было найдено в одной из подворотен Ямского переулка с простреленной головой, а адмиралтейского маза — Прокопия Пасечникова по прозвищу Коша Пасечник, уже холодного, обнаружили в сточной канаве с ножом в правом боку.
Два не самых последних «Ивана», а конец один. В то же время уголовный мир Петербурга стал полниться слухами, о которых Сушко узнал от своих осведомителей из преступной среды. Выходило так, что Иван Иванович, узнав о продаже исчезнувшей коллекции драгоценностей Потоцкого на аукционе Drouot в Париже за огромные деньги в иностранной валюте, из которых он не получил ничего, пришёл в неистовую ярость. Таракана он жестоко наказал за то, что тот, приняв к себе изгоя Беса, поссорил уголовный Петербург с криминалитетом Варшавы, за то, что на своей земле позволил варшавяку убить полицейского, и не простого городового, а сыскаря — человека Путилина, который таких обид не прощал и очень хорошо знал, где и как прищемить хвост криминалу. Некоторые столичные криминальные вожаки склонялись к мнению, что так Таракан ответил за неконтролируемый, появившийся даже на газетных страницах, уголовный разгул Беса. И в этом было зерно устоявшейся воровской истины — за гостя всегда отвечает хозяин. Воровская жизнь — жизнь глубокой тени, совершенно не нуждающейся в подсветке или огласке. Участь Пасечника тоже была предрешена, только по иному поводу. Коша упустил коллекцию и, не контролируя варшавских гостей — налётчиков Стефана и Марка, позволил тем зарезать "курицу, несущую золотые яйца" — богатого теневого ювелира Соломона Лермана, имевшего выходы в Европу. Замену Лерману Коша не предоставил, за что и поплатился собственной жизнью. Лето и осень в Петербурге прошли спокойно — сводка городских происшествий не выглядела такой трагичной и насыщенной, как весной.
Судьба смилостивилась над поляками — коротышкой Стефаном Левандовским и Марком Сливой по прозвищу Большой Левша, приехавшими на поиски Беса. За несанкционированное никем убийство столичного блаттер-каина Лермана, вместо поимки и наказания Беса, Варшава приговорила обоих к смерти — с Петербургом никто ссориться не хотел. Предварительное заключение, следствие и суд сохранили им жизнь, а каторга отдалила уголовный расчёт за содеянное на неопределённое время. Останься поляки на свободе, рука Иван Ивановича настигла бы и их. Банда налётчиков Митяя Лисина, лишившись вожака и его помощника, безропотно последовала на Нерчинскую каторгу — суд отмерил им значительные сроки. Но и для грабителей-налётчиков каторга оказалась лучшим выходом, чем смерть от яда в стенах Сыскной.
История Цветочника — Лешко Беса закончилась, но эпоха страха и "времени жнецов" продолжалась, предвещая пришествие смуты и безудержной тяги убийства. И дело совсем не в людях, служивших в полиции, призванной обеспечивать безопасность граждан империи, а в самой системе организации этой безопасности. Через пятнадцать лет третьему Риму будет грозить участь первого. Но, пока империя продолжала жить, а полиция — служить её интересам. И нашим героям Сушко и Вяземскому ещё предстоит долгая профессиональная жизнь и соответствующая карьера.
