Г. Д. Белосельцев».

— Да-а-а, Карл Альфредович… Истый немецкий нос неприятности загодя чувствует, — вслух произнёс Вяземский и направился к телефонному аппарату, потом крутанув ручку индуктора, произнёс в трубку:

— Соедините с номером 62, — абонентом являлся хороший знакомый Петра Апполинарьевича — Платон Скобеев, весьма известная в журналистских кругах личность. Дождавшись соединения, Вяземский обратился к Скобееву с просьбой:

— Платон Сергеевич, душа моя. А поведайте-ка мне, кто такой Г. Д. Белосельцев в «Санкт-Петербургских ведомостях». Что за человек и кому на стороне служит?

— Так себе человечишко, Пётр Апполинарьевич. На «жареном» да «жёлтом» имя себе делает. По сути, самолюбивый графоман. На Департамент полиции Министерства Внутренних Дел трудится, Дурново расхваливает или тех, на кого тот укажет, и топит неугодных по его же указке, — прозвучало из глубины телефонной трубки.

— Благодарю, Платон Сергеевич, за мной должок, верну сторицей. Вы всё ещё интересуетесь прижизненными изданиями Пушкина? — ответил Вяземский и, снова крутанув индуктор, повесил трубку на держатель.

Не успел Вяземский обдумать услышанное, как снова раздался телефонный звонок. Проделав положенные манипуляции, на этот раз, он услышал голос Путилина:

— Прошу прощения, Пётр Апполинарьевич, что беспокою вас в неурочный час. Служба, понимаете… Я ознакомился с вашими заключениями по делу убийств молодых женщин, и мне они кажутся дельными. Хочу сообщить, что этим делом со стороны Сыскной занимается Лавр Феликсович Сушко. Ваши совместные действия только помогут раскрыть эти преступления. От вас необходимы услуги судебно-медицинского эксперта-консультанта, впрочем, за годы вашей работы у нас, они вам детально ведомы. И ещё, Пётр Апполинарьевич, как у нас водится, прошу вашего происутсвия на местах происшествия по текущему делу. Телефон ваш Сушко будет известен, так что ждите вызова. Пропуск же на посещение Сыскной у вас имеется.

— Всегда готов помочь, Иван Дмитриевич. Тем более, что дело это мне интересным стало, — согласился Вяземский.

Ещё раз простите за беспокойство, Пётр Апполинарьевич. Честь имею, — попрощался Путилин и в трубке зазвучал сигнал отбоя.

И Вяземский вернулся к впечатлению от прочитанной статьи. Его заинтересовали результаты паталогоанатомических исследований по случаю на Пинчен-стрит Уайтчепела и мнение тамошних специалистов.

— Кровь на теле жертвы свидетельствует о том, что её было много и хлестала она в разные стороны из положения лёжа на спине, а голова да конечности были отчленены у ещё живой женщины. Живой! И место преступления там, где этой крови целая лужа. А вскрытые брюшной полости было прижизнным. О чём свидетельствуют кровяные сгустки там же, где и у жертв в Петербурге. Только вот участие англичанина в наших убийствах мысль безумная и беспочвенная. Выходит, помыслы и желания у убийц из разных концов света сходятся, а их маниакальное безумие — интернационально. Действительно, «Время жнецов». Русскому уху слово «Потрошитель» непривычно и неприемлемо, так у нас про людей не говорят, — вслух высказал свои умозаключения Вяземский.

А потом Пётр Апполинарьевич попросил у Ильзе вечерний чай с ромашкой, и устроившись на диване у окна, взял в руки томик Мольера. Его «Дон Жуан, или Каменный гость» отличался от трактовки А. С. Пушкина, а читать Мольера в оригинале для Петра Апполинарьевича было наслаждением. Русскому человеку «Каменный гость» Пушкина кажется трагедией, а «Дон Жуан» Мольера — комедией. Однако, сам Александр Сергеевич утверждал, что комедия не основана единственно на смехе, но и на развитии характеров, и нередко близко подходит к трагедии. Во время чтения Вяземский считал книгу собеседником и всегда вслух выражал мнение о прочитанном: диалог с книгой был его любимым времяпрепровождением. Дочитав текст, Вяземский выразил собственное мнение во фразе:

— В обоих произведениях ни одно из любовных приключений не приводит Дон Жуана к гибели. Это и понятно, иначе он бы перестал быть Дон Жуаном. Его может победить лишь великий конфликт с самим миропорядком, его и породившим. В «Каменном госте» конфликт возникает лишь тогда, когда Дон Жуан перестаёт чувствовать себя только «импровизатором любовной песни», а становится человеком, переродившимся под влиянием внезапно нахлынувшего и дотоле неведомого ему чувства. Да, общество, жизнь и судьба доводят Дон Жуана до той черты, когда чувство под названием «настоящая любовь» становится для него настоящей трагедией, и тут совершенно не до смеха. За настоящую любовь надо платить, иногда — жизнью. Чертовски прав Александр Сергеевич: в каждой комедии есть место трагедии. Однако, и Мольер рационален в своём комедийном подходе к серьёзным моментам общественного бытия… Смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно… Обличая пороки людские, комедия тоже призвана воспитывать общество.

В 22:00, покинув кабинет, Вяземский отправился в спальню. Сон сразу захватил его с головой. Петру Апполинарьевичу снилось детство, родители и родной дом, а в нём праздник с серябряным рождественским колокольчиком. Колькольчик звонил, дребезжал надрываясь, кого-то упорно звал. Вяземский открыл глаза — это неистовствовал телефонный аппарат, настойчиво призывая к себе. И Вяземский поспешил в кабинет, нетвёрдой от сна рукой крутанул индуктор и поднял телефонную трубку.

— Прощения прошу, ваше высокоблагородие господин судебный медик, вас беспокоит дежурный Сыскной полиции Колыванов. Лавр Феликсович Сушко выслал за вами пролётку для доставки на место происшествия у Пантелеймоновского моста. Через двадцать минут пролётка с сопровождающим городовым будет ждать вас у парадного.

— Сообшение принял, буду готов к обозначенному сроку, — ответил Вяземский. Сборы заняли немного времени и, захватив медицинский саквояж, Пётр Апполинарьевич спустился к пролётке.

По пустой улице двигались быстро, а в голове Вяземского накрепко застряла лишь одна мысль:

— Неужели Цветочник снова объявился? Не дай Господь…

Глава 3. Агент уголовного сыска.

Снаружи здание по Офицерской 28, что на углу Мариинского переулка, где теперь располагалась уголовная сыскная полиция Санкт-Петербурга, не отличалось от соседствующих с ним домов, разве что ворот было больше — следы прибывания здесь пожарного депо съезжего дома Казанской части в прошлом. Однако, движение людского потока наружу и внутрь здания обращало на себя внимание большей интенсивностью и своеобразным внешним видом разношёрстной публики. Полицейские мундиры сочетались со скорбными и заплаканными лицами посетителей, состоятельные и откровенно богатые петербуржцы — с малоимущими горожанами, а уверенные в себе служители закона — с характерным неуверенным поведением потерпевших. Повсюду витала атмосфера горя и лишений. Сюда стекались граждане, претерпевшие от уголовного мира всей столицы или потерявшие своих близких, потому что, именно здесь, занимались розыском и задержанием уголовных преступников, работой со свидетелями преступлений и их вещественными доказательствами, уличением в преступлениях задержанных нарушителей закона, а так же поиском пропавших без вести людей.

С момента своего появления в 1866 сыскная полицейская служба столицы находилась на Большой Морской в доме 22 — здании съезжего дома Адмиралтейской части, выглядевшего, как объединение полицейской и противопожарной служб: с каланчой, местом столования, медицинского обеспечения и проживания персонала — полицейских и пожарных. В 1883 году Сыскная перебралась в съезжий дом Казанской полицейской части — на Офицерскую 28.

Долгое время внутреннее обустройство Сыскной менялось, подстраивалось и переделывалось под потребности развивающейся службы. И теперь в собственных, отдельных помещениях находились её необходимые функциональные подразделения. «Справочно-регистрационное бюро» занималось регистрацией преступников и систематизацией всех поступающих о них сведений. В состав бюро входила наблюдательная часть, осуществлявшая надзор за подозрительными личностями и адресами. «Стол розыска» проводил работу по выявлению и задержанию преступников, поиску пропавших.