Искры веером сеялись в черные спины, хотя и не так кучно, вразнобой, — но вот уже еще одна тварь беззвучно визжала, широко разевая пасть. На мостовой, по которой она каталась, оставались клочья дымной плоти.

Оставшиеся два существа кружили вокруг людей, не убегая, но и не атакуя. Ждали нужного момента? Не выпускать их из виду становилось все сложней. Раненая нога отяжелела и при каждом движении разрывалась болью, пальцы горели. Рядом гневно сопел Юржин, азартно вскрикивая каждый раз, когда искры попадали в цель. И тут между мгновениями, будто из ниоткуда, в мысли просочился бесплотный голос: «Так, чем ты тут занят? А, вот оно что». Игнасия затопило одобрение Яэ-истины, невесомое, как жучиное крылышко и всеобъемлющее, как воздух.

Зрение будто раздвоилось. Вокруг был все тот же растекшийся чернильный мрак, и вместе с тем пространство стали четче и ясней. Сквозь иллюзорную наведенную тьму Игнасий видел стены, барельефы, окна. Край неба светлел, предвещая рассвет. Черные твари, впрочем, остались такими же, как и были, а в проломленном дверном проеме по-прежнему бурлила тьма.

Резко сменившееся зрение вместе с потерей крови сыграли дурную шутку. Голова закружилась. Раненую ногу прострелило болью. Она подогнулась, и Игнасий рухнул на одно колено.

В эту же секунду твари прыгнули.

В развалинах храма Истины застыла тишина. Остовы стен казались нелепыми и жалкими. Утара смотрела на них и не могла поверить, что всего несколько часов назад на этом месте стоял величественный храм, вмещавший всю ее жизнь. Сколько же теперь потребуется работы, чтобы отстроить его заново!

Алтарь, к счастью, уцелел. Жрица Скал направила обрушение так, чтобы оно не зацепило ни середину главного зала, ни соседние постройки. Скалы же и приютили соседей, оставшихся без крова.

Большую часть ночи Утара просидела у постели отца Далассина, потерявшего рассудок. Он метался и плакал, звал давно умерших людей, но наконец затих. Дыхание выровнялось. Впалая старческая грудь мерно поднималась и опускалась. Сквозь редкие белесые ресницы проглядывали белки глаз. Возможно, когда он поспит и отдохнет, разум к нему вернется, а вместе с ним и способность связывать вышний мир с земным — но Утара и без того ждала слишком долго. Игнасий до сих пор не вернулся. Возможно, именно сейчас ему не хватало божественного покровительства, а она все медлила и не могла решиться. Утара поцеловала отца в лоб и поднялась. Она чувствовала себя воровкой.

— Прости, отец. Сейчас ты не можешь благословить или остановить меня. Но я сделаю то, что должна. А если… а когда ты придешь в себя, я верну. Я все верну обратно.

Утара глубоко вздохнула и отбросила со лба прядь белых волос. Теперь, когда она уже была на месте, нельзя было колебаться и терять время. Она прикрыла трепещущий огонек свечи ладонью и перелезла через обломки стен.

Мраморный пол главного зала был на удивление целым. Его усеивали только мелкие обломки и каменная крошка. Трещина, развалившая горящее здание пополам, аккуратно прошла вдоль стен, обогнув самый центр. Глыба алтаря высилась посередине неестественно ровно, как будто ничего не произошло. Утара поднесла к ней свечу. Гладкая, отполированная множеством рук, поверхность откликнулась чистым молочно-белым отсветом. Видит Всебесцветный Яэ, она не мыслит и не желает дурного, и она выполнит свое обещание, когда отец очнется.

Утара приложила к камню обе ладони. Тот отозвался теплом и покалыванием в кончиках пальцев, как будто ждал именно её.

— Я, Утара Истина, клянусь. Клянусь всегда и всюду добровольно следовать воле твоей. Клянусь быть проводником ее, руками и очами. Клянусь быть твоим воплощением в сущем мире, защитой и опорой для других людей. Клянусь.

Тепло из ладоней дошло до локтей, плеч — и затопило все ее существо. Утара ненадолго ощутила себя всемогущей и увидела братьев и сестер по богу. Фегга с окровавленной повязкой на голове. Детей-послушников, всхлипывающих во сне. Отца Далассина, который единственный выглядел как мутное бесформенное пятно, не похожее на человека. Игнасия. Стоило Утаре дотянуться до него, как ее ослепило вспышками, ударило болью, усталостью и страхом.

Ох, Огонек! Беги! Утара вскрикнула, прижав руку ко рту. Еще миг она ощущала надежду пополам с отчаяньем. А потом сила схлынула.

Человек с хрустальным кинжалом бежал по улицам Йарахонга. Он двигался так быстро и неутомимо, словно был колесом повозки, которая ехала всю ночь, а потом в нее запрягли свежего жеребца, и она помчалась резвее прежнего. Ступицы и обода не устают, только изнашиваются. Но этому человеку до изношенности было далеко. Его ноги мелькали, как спицы.

Непроглядная темень, казалось, вовсе ему не мешала. Бег направляло не зрение, а иная сила, та же самая, что прежде привела его в хрустальный храм. Только теперь она ощущалась внутри тела еще настойчивей и резче. Мощно и уверенно билось сердце, вбивались подошвы в мостовую, в мозгу горела накрепко вбитая цель. Четкая и простая. Не требующая раздумий и сомнений. Прямая, как прочерченный по линейке путь.

Хрустальный кинжал по-прежнему оставался при нем, но никто не мог увидеть драгоценных отблесков и переливов. Сверкающее оружие пряталось за пазухой под одеждами. Держать его все время в руке — рукоятью к коже — больше не было необходимостью. Человек стал беззаветно предан той, что отправила его в путь, и готовность выполнить любое желание богини наполняло радостью все его существо.

Владычица накрепко запечатлела приказ в рассудке, и теперь его приводила в восторг сама мысль о том, что он сумел уловить отголосок ее чувств и желаний. Она не терпела конкурентов и ни с кем не хотела делиться будущим. Тем самым, которое терпеливо и помалу строила для себя.

Владычица Пресветлая Тимарет велела ему, а он с радостью и упоением подчинялся ее воле. И он сделает все возможное, чтобы не опоздать.

— Бес-с-сполезно, — шипела Тьма над головой Рани, — глупые божки и их прихлебатели. Зря оттягивают время. Это их не спасет. На что они рассчитывают? Их осталось совсем мало, они ранены. Почему бы просто не сдаться и не ускорить события?

В голосе Тьмы слышалось нетерпение, но Рани было не до оттенков и смыслов. Он замерз и омертвел от долгой неподвижности. Казалось, даже если сейчас кокон раскроется, онемевшие ноги не удержат тело, и Рани упадет. Но его оболочка, похоже, становилась только прочней. Если вначале кокон прижимался к телу душным покрывалом, то теперь сделался жестким, как панцирь. Рани на пробу ткнулся в него лбом. Скорлупа не поддалась.

Что он мог? Да ничего. Только стоять-висеть внутри и ждать, что будет дальше. Всего лишь смотреть, как Тьма забирает город себе. Каким дураком он был! Как легко попался на заботу и обещание мести! Не признал вранье.

Рани отвел голову назад и с размаху долбанул лбом в твердую корку. Еще. Еще — до тех пор, пока от брови к носу не потянулась струйка крови. Рани остановился, задыхаясь от боли и отчаяния. Гладкая поверхность кокона холодила кожу. Ему бы заплакать, да слез не осталось.

— Глупое дитя. Нестабильное. Бесполезное. Слабое, — шепот прошелестел за ухом и исчез, сменившись на брезгливо-пренебрежительную тишину.

У Тьмы хватало дел и без его соплей.

Он подвел кокон с Рани почти вплотную к выжившим, сбившимся в кучку у стены. Что отделяло их от смерти? Рани вгляделся в лица. Двое высоких парней впереди зыркали исподлобья, как загнанные в угол крысы. Они были готовы драться хоть голыми руками. Плечистый бородач смотрел спокойно и почти расслабленно, но это было спокойствие и равновесие стали. Девушка нервно оглядывалась то на своих спутников, то в темноту, но не бежала, не опускала рук. Надежда и упрямство — вот что их держало. Рани раньше всегда удирал от опасности, если мог. И это спасало его до тех пор, пока он сам не загнал себя в ловушку. Но эти… Эти были готовы драться.