К ним подбежал Фегг, его рукава почернели, лицо заливала кровь.

— В сторону! Сейчас всё рухнет.

Он подхватил протестующего старика и оттащил еще дальше. Земля дрогнула. Стены храма рассекла широкая трещина, здание пошатнулось и сложилось с оглушительным грохотом. Одна из стен, с зимним камином, продержалась еще несколько секунд, содрогнулась от основания до верха и рассыпалась на части. Взметнулось облако пыли. Зрачки отца Далассина на миг вспыхнули нечеловеческим светом и погасли. Он обмяк, как тряпичная кукла.

Стало тихо. Монотонный вой наконец смолк. Это был ветер, пробивавшийся сквозь пламя и трещины в стенах. Ветер горевал и гневался, ветер звал на помощь. Что еще он мог поделать? Даже хранитель города оказался не способен ничего изменить.

Игнасий обессиленно прикрыл глаза. Он мог винить только себя одного. Если бы он понял все раньше. Если бы не сомневался, не искал дополнительных фактов и подтверждений, а сразу начал действовать. Если бы не привык вечно оставаться чуть-чуть в стороне от событий, смотреть на них извне, отстраненно, как на интересную загадку, и только. Если бы он мог подумать, что удар направят против него самого и тех, кто ему дорог. Если бы!

Фегг сел рядом, опустив голову. С его рассеченного над бровью лба капала кровь.

— Это я во всем виноват. Я проглядел, не увидел заранее. Не смог потушить. Не спас алтарь. Теперь все пропало.

— Мы начнем сначала! — Утара сузила глаза и сжала кулаки. — Еще ничто не кончено! Пока мы живы, Яэ-Истина с нами. Они поплатятся за это!

Пыль понемногу спадала. Поднялась луна. Её бледный скорбный лик безжалостно высветил то, что пряталось в тени. Игнасий поднял голову и вгляделся. Выстоявшие части первого этажа, остатки стен и фундамента пересекал широкий пролом. Его ближний край терялся в мостовой. Квадратные обтесанные камни местами встали дыбом, а местами осыпались вниз, обнажив песок и мелкий щебень. Среди обломков, за нагромождением обугленных деревянных балок, посреди чудом уцелевшего пятачка главного зала упрямо возвышался освященный алтарный камень, белый, с золотистыми прожилками. Отсюда был виден только его подсвеченный луной контур, но, похоже, он был цел. Не треснул в жаре огня, не раскололся падавшими сверху камнями. Игнасий скосил глаза. Утара тоже смотрела на алтарь. На ее лице смешались священный ужас и восторг.

С другой стороны развалин, сложив руки на груди, стояла женщина в темно-серых одеждах. Она глядела на трещину, склонив голову набок. Что она рассчитывала в ней увидеть? Чуть в стороне от нее на корточках, обхватив колени руками, сидела смуглая кудрявая девчонка, Каори, младшая ученица храма Истины. Это она её позвала? Игнасий поднялся с трудом — на него вдруг навалилась неподъемная усталость — и пошел к ним, огибая крупные обломки. Ступить в нетронутый центр казалось святотатством.

Игнасий узнал жрицу Скал, как только приблизился. Каори вскочила. В глазах блестели злые слезы.

— Вышло так себе, верно? — зачастила жрица, отступив на шаг, — Правда, я рассчитывала иначе. Я думала отрубить пораженную часть, оставив вон ту половину, но пламя уже было везде. А камни сказали мне, что…

— Я никого не могла найти, — плакала Каори. Ни из водных, ни из огненных, никого. А она сама вызвалась помочь. Я зря это сделала, я думала, все будет хорошо.

— Ты все сделала правильно, — Игнасий прижал девчонку к себе, — никто не виноват. Никто, кроме тех, кто устроил взрыв. И они ответят за это.

Он склонил голову перед жрицей Скал, сложив руки в уважительном жесте.

— Это действительно всех спасло. Могло быть гораздо хуже.

Жрица натянуто улыбнулась и прерывисто вздохнула.

— Мне правда жаль, что так вышло. Вы можете до утра укрыться у нас, в жилой части есть свободные комнаты. Я предупрежу.

Она развернулась на каблуках и скрылась в тенях между зданиями.

Алтарь был местом, через которое божество прикасалось к материальному миру. Ниточкой, связующей людей и заоблачное вышнее пространство. Другой такой нитью становился верховный жрец. Теологи до сих пор спорили, был ли тонкий мир единым для всех божеств, или каждое обитало в отдельной собственной вселенной, а сами боги ни разу не ответили на этот вопрос прямо. Впрочем, это было не важно. Значение имело лишь одно: если алтарь разрушен, а все жрецы отреклись или погибли, божество лишалось возможности влиять на реальность. Именно так восемьдесят лет назад во время войны был изгнан сонм темных богов. Неужели такой же участи желали пророки Ахиррата для бога Истины?

Со спины приблизилась Утара. Игнасий мог узнать ее шаги, не оборачиваясь.

— Смотри, я нашла это на полу у алтаря.

В её ладони был глиняный черепок, черный в неживом лунном сиянии.

— Я уверена, если поискать как следует, со светом, мы найдём ещё. Они кинули горшки с горючей смесью в окно. От удара состав взорвался, выбил остальные стекла и стену. Нам повезло, что в этот момент в зале не было никого.

— А Фегг?

— Он был на улице, и его задело отлетевшим стеклом. Повезло, что вскользь. Он пытался потушить огонь, но бесполезно. Там была какая-то чудовищная смесь.

Ее передернуло. Вдвоем, локоть к локтю, они перелезли через нагромождение обломков. Лежащая наискосок потолочная балка тлела, слабо светясь багровым где-то в сердцевине. Там, где раньше было широкое выходящее на улицу окно, гранитные плиты пола выгорели до основания и всё еще дышали жаром.

— Видал? Тут даже камни оплавлены.

Игнасий кивнул. Того, что он увидел, было достаточно, чтобы понять: атака была не случайностью. Ее задумали и подготовили давно, задолго до сегодняшнего дня. А значит…

— Я должен поговорить с главой храма Ветра. Если ещё не поздно. И сразу же вернусь.

— Тебе нравится так жить?

Ты вздрагиваешь всем телом в своем тесном логове, вскакиваешь, озираешься. Вокруг только темень. Никого. Ты думаешь, тебе послышалось. Мысли явственно читаются на твоём лице. Облегченно выдыхаешь, садишься, снова кутаешься в грязное покрывало.

— Дитя, тебе нравится так жить?

В этот раз ты реагируешь на шёпот спокойней и лишь огрызаешься:

— Тебе какое дело!

В твоём голосе вызов. Похвально. Ты не можешь скрыть страх: он виден в линии щуплых плеч, в дыхании, в отчаянно быстром биении сердца. И все-таки — вызов. Хорош!

— Миру нет дела до одиноких несчастных мальчишек. Мальчишки должны менять его своими руками. Мстить тем, кто сделал их несчастными.

— Я отомщу.

Ты сжимаешь кулаки, вскидываешь подбородок, а потом внезапно сникаешь и бормочешь горько, еле слышно:

— Меня бьют даже другие дети. Как я могу…

Тихих смех, кажется тебе, доносится отовсюду.

— Это не помеха. Хочешь получить силу?

— Силу на время? Так ты из этих, — он помолчал и сплюнул слово, — богов.

— Этих.

Темнота шуршит и мнется смехом, как тонкая бумага. Тебе не по себе.

— Разве они могут говорить с людьми вне храма?

— Иные — могут.

Шёпот истончается до тишины. Ты тоже молчишь. Думаешь.

Интересно, какие истории нынче рассказывают детям: сказки о большой войне или мифы о том, как добрые новые боги являются из-за границы небытия на помощь отчаявшимся?

— Ты будешь моим богом? Моим собственным?

Твой голос взвивается почти до крика, и ты пугаешься: вдруг кто услышит. Все-таки мифы. Что ж, это к лучшему.

Ты притихаешь и говоришь так, будто пробуешь слова на вкус.

— Я хочу силу. Что я должен сделать?

В твоей детской головенке — это видно по взгляду — проносятся испуг, недоверие, желание использовать внезапную возможность, испробовать заемную силу. Все твои примитивные мыслишки видно насквозь. Ты ёжишься от тихого смеха, передергиваешь плечами, губы дрожат, но ты твердо смотришь во тьму. Что ж, похвально.

— Что нужно сделать?

Ночной воздух на юго-восточной окраине Йарахонга не пахнет цветами и благовониями. Он смердит тухлыми объедками, мочой и дымом далёкого пожара. Переменами.