В сердце Румер не осталось места для нежности. С тех пор как Зеб взял в жены ее сестру, она стала похожей на творение художника-кубиста – одни лишь острые углы. Вдыхаемый воздух царапал ей горло и легкие. Поднявшись, она медленно побрела обратно к дому.

Перед ними расстилалась дорога, черная бесконечная лента асфальта. Через каньоны Юты, равнины Канзаса, взгорья западной Пенсильвании – они ехали домой. Зебу Мэйхью казалось забавным то, что он по-прежнему считал Коннектикут своим домом, хотя он не жил там уже много лет. Осев в Калифорнии, большую часть своего времени он посвящал небу. Элизабет частенько говаривала, что его настоящее пристанище – это Млечный Путь, и она была недалека от истины.

– Эй! – громко позвал он спавшего на соседнем сиденье молодого человека. Лежа, свернувшись в комок (насколько это было возможно для парня ростом под метр девяносто), тот никак не отреагировал. Зеб потряс его за плечо. – Просыпайся, не то все пропустишь.

– Ээээх…

– Я не шучу – открывай глаза и посмотри.

На это Зеб вообще не получил ответа. Спавший юноша просто повел плечами, поправил рюкзак, служивший ему подушкой, и опять вырубился. Чтобы не расстраиваться, Зеб крепко сжал руль. За промелькнувшие в окне двадцать пять сотен миль они сказали друг другу всего одиннадцать слов – и ни одного связного предложения.

Был чудесный июньский денек. Надавливая на педаль газа на шоссе № 70, Зеб слегка наклонился вперед, чтобы посмотреть на небо. Там, в безмятежной синеве, он видел свечение ярких точек, недоступных для взгляда других людей: спутники, планеты и звезды. У него был орлиный глаз, и он знал небо лучше, чем кто-либо еще. Пока солнечные лучи светили в его голубые глаза, он выискивал спутники, которые сам же запускал на орбиту, и космическую станцию, куда его порой заносило по долгу службы.

Обычно небо успокаивало его, но сегодня все было наоборот. Какой был толк от стопроцентного зрения, если сейчас он находился на Земле, зная, что больше никогда никуда не полетит.

Элизабет считала эту поездку очередной попыткой помириться с сыном; но ни она, ни остальные не догадывались о том, что у Зеба была еще одна задумка. Начальство приказало ему отдохнуть, причем как можно дальше от хьюстонской Лаборатории реактивного движения при Калифорнийском политехническом институте и новенькой Обсерватории и центра управления полетами в Лагуна-Нигел.

Там у него была собственная лаборатория. После последнего полета он повесил свой скафандр на гвоздь. С наступлением сентября его ждало возвращение в Калифорнию, а заодно с ним фанфары, интервью и гулянки. Все подбадривали его – ему досталась должность специалиста по космическим программам здесь, на Земле. В его распоряжении был солидный бюджет, лично им отобранная команда – и ворох надежд. США собирались отправить спутник на Марс, и Зебу предстояло возглавить процесс расшифровки получаемых фотоснимков – да и не только их.

Но до этого оставалось по крайней мере три месяца.

Сейчас же мысли Зеба были заняты совершенно другим. Каждую ночь она приходила к нему во сне. Он видел отблески солнца на ее золотистых волосах, нежную улыбку на губах, свет в ее голубых глазах, ощущал в своей руке тепло ее маленькой ладони, пока они вдвоем карабкались на самый верх крыши. В этих снах Румер по-прежнему оставалась его лучшим другом; тогда она еще не знала, что он предаст ее.

– Ты глухой, что ли? – спросил он Майкла.

Ответа не последовало. Зеб подумал о времени, проведенном в космосе, где с коллегами его связывали наушники и микрофон, и о том, как они болтали, вращаясь по околоземной орбите. Им было что обсудить – научные наблюдения, философию, старые байки, первую любовь. Он живо представил, каково бы это было снова оказаться на высоте в несколько сотен миль, общаться с друзьями и разглядывать эту длинную темную дорогу, что протянулась от моря до моря. Товарищество там, наверху, чем-то напоминало ему давнюю близость с Румер.

– От моря до сияющего океана, – громко сказал он. Но что, если было уже слишком поздно? И как можно было определить это «слишком поздно»? Он вспоминал свое детство и счастливые дни на Мысе Хаббарда. Мама всегда была рядом с ним, так же как и миссис Ларкин. Они ходили с детьми на пикники, брали их с собой на природу, катали на лодках к острову Галл-Айленд: Зеб жалел, что все это прошло мимо Майкла, но, к сожалению, Элизабет не захотела быть похожей на свою мать.

– Простые радости жизни – это для простаков, – смеясь, отвечала она, держа в руке фужер с мартини. – Вроде моей сестры. – И думая о ее сестре, Зеб чувствовал дрожь, пробиравшую его до костей.

Элизабет никогда не отрицала, что карьера была для нее на первом месте.

Зеб всегда был рядом с ней, особенно в те трудные годы перед их разводом, еще до того как Элизабет стала пациенткой «Центра Бетти Форд». Забавно, но стоило ей завязать со спиртным, как он почти перестал видеться с сыном. В Элизабет словно пробудилось чувство ответственности, и с тех пор она частенько брала Майкла с собой на натурные съемки.

Из-за всех этих поворотов судьбы Зеб редко встречался с сыном. Конечно, у него был домик на пляже в Дана-Пойнт, но разве он мог сравниться со съемочными площадками на Фиджи или в Париже? Чтобы наверстать упущенное в НАСА, Зеб посвятил все свое время занятиям на тренажере, после чего был назначен ответственным за рутинную, но трудоемкую процедуру выведения в космос полезной нагрузки. Работа помогла ему пережить разлуку с Майклом, но она же мешала их отношениям развиваться.

Поглядев на Майкла, Зеб тяжко вздохнул. Он вырос и очень изменился; Зебу казалось, что он отвернулся лишь на минуту, но умудрился за эту минуту пропустить всю жизнь своего сына. Сначала они с Элизабет проводили уик-энды с Майклом по очереди. Но когда сын стал подростком, Зебу пришлось пойти на уступки: Майкл дружил с детьми лос-анджелесских подруг матери, поэтому ему не хотелось оттуда уезжать.

Зеб пытался уважать желания Майкла, даже если они причиняли ему боль. Дело в том, что сын не хотел походить на своего отца. В отличие от доброй и заботливой матери, Зеб был черствым и твердым как кремень и считал, что все вокруг должны подчиняться его воле.

Зеб пытался спасти свой брак. Это было очень важно для него. Он допустил ошибку, но изо всех сил старался исправить ее – особенно после рождения ребенка. Он старался посвящать ему каждую свободную минуту. Какой бы требовательной ни была его карьера, он отказывался от многих полетов только для того, чтоб посидеть дома вместе с сыном.

У него было достаточно времени для размышлений, пока Элизабет пропадала в киностудии, а он оставался наедине с их малышом. Прокручивая в мыслях события своей жизни, он изнывал от душевных терзаний, словно футбольный болельщик после проигрыша любимой команды. Эх, если бы он поступил так, а не эдак… Зеб вспомнил тот день, когда сообщил Румер о том, что влюблен в ее сестру; он не забыл ее лицо, поначалу побелевшее от услышанных слов, а потом искаженное сердечной мукой. Он все еще чувствовал, как она в порыве гнева била кулачками по его груди.

Наедине с Майклом тогда – и наедине с ним сейчас. Покосившись на сына, Зеб подумал, что ему как единственному ребенку в браке без любви тоже, наверное, было непросто. У Зеба было точно такое же детство; уж он-то знал. Но, по крайней мере, Зеб не был копией своего отца.

Когда ему, как и Майклу, исполнилось семнадцать, его отец появлялся дома только по большим праздникам. Но когда он все же приходил, его хватало лишь на то, чтобы ругаться: «Почему ты все время ошиваешься с бабами? С матерью, с соседскими девками? У тебя есть выбор: либо ты продолжаешь таращиться на звезды и становишься сраным поэтом, либо ты плюешь на это и становишься мужчиной. Меня тошнит от того, что ты на моих глазах превращаешься в девку. Сюсюкались на крыше с Румер. Нет, ну вы подумайте, а! Не понимаю, что случилось с местными мальчишками?»