— Намечается кровопролитие? — послышался рядом веселый голос Клер.

— А, ты здесь! Нет, просто небольшое расхождение во мнении насчет льда.

Противники еще несколько минут обменивались криками. Затем словесная буря прекратилась так же внезапно, как началась. Надсмотрщик плюнул в девственно-белоснежный борт корабля; офицер изобразил жест, способный выразить всю трагедию короля Лира, и отвернулся. Честь была удовлетворена, эмоции истощились.

На причал внизу начали прибывать пассажиры в автобусах и такси. Им приходилось проходить сквозь строй торговцев, продающих абсолютно все — от греческих ваз (двадцатого столетия) до лимонада, от ломтиков розовых дынь до кукольных солдат в греческих мундирах. Найджел и Клер принялись за древнюю игру путешественников, размышляя о характерах, профессиях и происхождении все еще незнакомых товарищей по плаванию. Они уже вычислили члена Королевской академии (который позднее оказался епископом Солуэйским) и трио школьных учителей (оказавшихся, соответственно, аналитическим химиком, адвокатом и правительственным чиновником), когда их внимание привлекли две женщины, медленно идущие к трапу. Вернее, одна из них — среднего роста, с острыми скулами и очаровательными ямочками под ними, золотисто-коричневатым цветом лица, оказавшимся, когда она подошла ближе, триумфом искусства косметики. Эта женщина обладала особого рода сексуальностью, способной поведать собственную историю. На ней были парусиновый костюм лимонного цвета и белая широкополая соломенная шляпа.

— Смотри-ка!— воскликнула Клер.— Вот идет корабельная femme fatale^{6}.

Спутница женщины, хотя и была того же роста, выглядела низенькой. На ней были красновато-коричневый джемпер, только подчеркивавший тусклость кожи, мятая твидовая юбка и поношенные туфли. Общее впечатление неаккуратно связанного тюка усиливали растрепанные волосы и суетливые судорожные жесты. Когда она подняла взгляд на корабль, ее рот непроизвольно дернулся, а ладонь прижалась к нему, словно стараясь придать неподвижность. В этот момент Найджел услыхал, как девушка, стоящая у перил рядом с ним, воскликнула:

— Боже мой! Смотри, Питер! Это же Бросс! Что она тут делает?

— Бросс?

— Мисс Эмброуз — ты знаешь...

В голосе звучал такой испуг, что Найджел резко обернулся. Девушка побледнела, ее худенькая фигурка съежилась, словно в ожидании удара, а руки вцепились в перила. На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать, а стоявший рядом с ней парень был, очевидно, ее братом — возможно, подумал Найджел, братом-близнецом.

— Не беспокойся, Фейт,— сказал он, беря девушку за руку.— Она, наверное, кого-то провожает.

— Это все испортит, если...

— Не дури. Она тебя не съест.

— Смотри, она поднимается по трапу.— Девушка наклонила голову странным, как бы невольным движением и заспешила по палубе. Ее брат последовал за пей с мрачным выражением лица, которое запомнилось Найджелу.

Странная пара поднималась на борт. Протягивая билет, красавица одарила контролера ослепительной улыбкой, придавшей ее лицу с умело наложенной косметикой особую пикантность. Ее спутница отвела взгляд и прошаркала мимо. Пара направилась к своей каюте в сопровождении стюардов, несущих их багаж.

— Ну, что ты о них думаешь? Богатая разведенная дама, путешествующая со своей секретаршей?

— Они сестры,— уверенно заявила Клер.

— Сестры? Что за чепуха!

— Да-да. Идентичное костное строение. Просто одна — удачливая mondaine^{7}, а другая — невротичка. Это и сбило тебя с толку. А я вижу череп под кожей.

— Тебе и карты в руки. Во всяком случае, одна из них — мисс Эмброуз — возможно, школьная учительница, судя по испугу нашей юной соседки. Должно быть, та желтолицая дергающаяся особа. Давай взглянем на список пассажиров.

Упомянутый документ, врученный им при посадке, свидетельствовал, что каюта номер 3 на палубе А занята миссис Мелиссой Блейдон и мисс Иантой Эмброуз.

— Может быть, они в самом деле сестры,— заметил Найджел.— Элегантные античные имена предполагают одного отца. И все же мне кажется, что со стороны Мелиссы — извращение проводить отдых с такой кошелкой, как Ианта.

— Извращенность предполагает странные партнерства.

— Эмброуз, Эмброуз... Интересно, не может ли это быть И. К. Эмброуз?

— Кто это такой?

— Он был выдающимся специалистом по Древней Греции. Осуществил издание Собрания сочинений Еврипида — я читал его в Оксфорде.

В течение нескольких часов перед обедом пассажиры были рассортированы. Национальная принадлежность их вскоре стала очевидной. Блондины, слоняющиеся по палубе с камерами, сумками и путеводителями, могли быть только немцами. Французский контингент, имевший собственного лектора, собрался в углу переднего салона, оживленно болтая и игнорируя других путешественников. Несколько итальянцев в ярких костюмах бродили по кораблю, сопровождая своих жен и с восхищением разглядывая каждую хорошенькую женщину. Американцы ожидали открытия баров, а англичане старались избегать друг друга, бросая возмущенные взгляды на каждого, кого они подозревали в намерении прервать их бесконечное писание почтовых открыток.

Конечно, были и исключения. Низенький полный мужчина вступил в разговор с Найджелом и Клер, представившись как Айвор Бентинк-Джоунс. Он заявил, что не чужой в этих местах, и если они хотят получше ориентироваться, то он к их услугам. С его подмигивающими глазками, веселым голосом и, очевидно, неиссякаемой жизнерадостностью мистер Бентинк-Джоунс явно был обречен стать душой всего корабельного общества. Его энергичное стремление завязать дружбу выглядело немного жалким, но отнюдь не отталкивающим. Найджелу он показался человеком, способным вызывать к себе доверие, как нищий вызывает милосердие.

— Вы довольны вашей каютой? — осведомился толстяк.— Если нет, то Никки, безусловно, добудет вам другую. Он администратор круиза.

— Благодарю вас, но наши каюты вполне удобны,— ответила Клер.

— О, понимаю. Простите — я подумал, что вы путешествуете вместе.

— Так оно и есть.

Взгляд толстяка на момент стал обескураженным. Клер почувствовала угрызения совести за то, что лишила его невинного удовольствия от знакомства с парой, собиравшейся жить во грехе на борту корабля.

— Мы просто добрые друзья,— с усмешкой добавила она.

— А вот и Джереми Стрит.— Айвор Бентинк-Джоунс махнул рукой приближавшемуся к ним высокому мужчине неопределенного возраста с редкими золотистыми волосами и скромным видом знаменитости, знающей себе цену и не намеренной утверждать ее. Джереми Стрит носил безупречно белый парусиновый костюм, ярко-голубую рубашку и шелковый шарф — этот ансамбль делал его словно сошедшим со страниц каталога «Хэрродса»^{8}.

— Познакомился с ним в поезде,— объяснил Бентинк-Джоунс.— Очаровательный парень. Совсем по зазнается... О, Стрит, позвольте мне вас представить. Мистер Джереми Стрит — мисс Клер Мэссинджер, мистер Найджел Стрейнджуэйз.

Все трое пробормотали вежливые приветствия.

— Очень рад с вами познакомиться,— обратился к Клер Джереми Стрит.— Я видел вашу последнюю выставку. Такая сила и в то же время хрупкость! Особенно эта Мадонна. Земное в сочетании с божественным — как и должно быть.

Голос Джереми Стрита был чересчур мелодичным, а почтительные и одновременно мужественные интонации казались уж слишком подобающими случаю. На лице Клер мелькнуло отвращение, заметное только Найджелу.

— Хелло-о-оу!— пропел Айвор Бентинк-Джоунс.— Выходит, на борту еще одна знаменитость. Вы художница, мисс Мэссинджер?

— Скульптор.

— Ну, так вы прибыли к первоисточнику европейского искусства.

— Это мне уже говорили,— сказала Клер.

— «О, Греческие острова, где пела и любила Сафо!»^{9} — воскликнул мистер Бентинк-Джоунс; его пухлая физиономия подергивалась от энтузиазма.— Какое вдохновение! Но я уверен, что это не первый ваш визит.