Самолет пробил низкую облачность и начал снижаться, с каждым мгновением увеличиваясь в размерах. К тому моменту, как его шасси коснулись мокрого бетона взлетно-посадочной полосы, он выглядел уже не просто большим, а гигантским — таким, что в души всех, кто наблюдал за посадкой, начали закрадываться сомнения в благополучном исходе этой безумной затеи. Полоса была предназначена для штурмовиков морской авиации; когда ее строили, никто не рассчитывал, что здесь будут садиться подобные военно-транспортные чудища. Собственно, когда этот аэродром строился, транспортников такого тоннажа просто не существовало — во всяком случае, в СССР.

Размалеванная камуфляжными зигзагами и пятнами пузатая серо-зеленая сигара стремительно катилась по полосе. До нее было почти полкилометра, но, увидев в бинокль рваные клочья белого дыма, что поднимались над отчаянно тормозящими колесами, полковник Скориков, будто наяву, ощутил пронзительную вонь горящей резины. Когда самолет коснулся полосы, ощущение, что он вот-вот заденет неимоверно широкими крыльями крутые склоны ущелья, прошло, окружающее снова обрело реальные масштабы, но легче от этого не стало: теперь полковник ясно видел, что самолет слишком тяжел и катится слишком быстро, чтобы успеть остановиться до конца полосы. Если бы еще в кабине сидел русский экипаж! А то ведь эти глотатели гамбургеров теряются и задирают лапки кверху всякий раз, когда ситуация выходит за рамки расчетных значений…

Полковник Скориков поежился, представив самолет, вместе с грузом исчезающий в черно-оранжевом, клубящемся, стремительно раздающемся ввысь и вширь шаровидном облаке взрыва. Вот это будет зрелище! Особенно если знаешь, что именно горит…

Все эти мысли промелькнули за какую-то долю секунды. От них полковника отвлекло назойливое пиликанье телефона, донесшееся из внутреннего кармана теплого камуфляжного бушлата, на плечах и рукавах которого не было никаких знаков различия. Вообще, одеться так, как в данный момент был одет полковник ФСБ Скориков, мог любой дурак, не пожалевший отдать на рынке весьма умеренную сумму за полный комплект зимнего полевого обмундирования, — рыбак, охотник, фермер или, например, сотрудник частного охранного предприятия. В образ «любого дурака» не вписывались разве что кокарда, гордо горевшая во лбу полковничьей шапки, как та звезда, которой, если верить А. С. Пушкину, щеголяла Царевна-Лебедь. Ну и, конечно кобура. Разумеется, рыбак, охотник, фермер, а тем более сотрудник ЧОПа могут, в принципе, владеть пистолетом системы Стечкина, вот только в открытую носить его на бедре вряд ли кто-то из них рискнет.

Морщась, полковник Скориков полез за пазуху и извлек оттуда телефон. Одного взгляда на дисплей было достаточно, чтобы понять: его худшие предположения оправдались. Звонил опять Семашко — раз, наверное, двадцатый за последние пять или шесть часов, — и наверняка все по тому же поводу.

— Ну, что тебе опять, Семашко? — плачущим голосом спросил полковник, нажав клавишу соединения.

— Извини, Михал Андреич, — правильно оценив интонацию собеседника, торопливо заговорил Семашко. Слышимость была отвратительная, ветер и отдаленный, но мощный рев самолетных турбин тоже ее не улучшали, так что голос Семашко — тоже, между прочим, полковника — доносился еле-еле, как будто с того света. Скориков повернулся спиной к ветру, а заодно и к взлетно-посадочной полосе и заткнул пальцем свободное ухо. Слышно стало лучше, хотя и ненамного. — Понимаю, что я тебя уже достал, — продолжал на том конце линии Семашко, — но войди и ты в мое положение. Меня абхазы теребят…

— Чего им опять? — сердито прокричал полковник Скориков, хотя и сам отлично знал чего.

— Они засекли американский транспортник, — послышалось в трубке, — и хотят знать, что сие означает.

— Да пошли ты их на!.. — взорвался наконец Скориков. — Сколько можно, а?! Сказано же им было: все в порядке, сидите тихо, вас это все не касается…

— Прямо так и послать? — В голосе Семашко вдруг прорезались иронические нотки. — Боюсь, их такое объяснение не устроит. Им, видишь ли, непонятно, что это за порядок такой, когда в пределах прямой видимости рядом с их территориальными водами болтаются американские военные корабли, а через их воздушное пространство шныряют натовские самолеты. Они уже договорились до того, что мы якобы снюхались с американцами и грузинами и готовы сложа руки наблюдать, как они оккупируют их маленькую, но, сам понимаешь, гордую республику… Международный конфликт назревает, Андреич!

— Ну, так пусть обратятся прямо в Москву, раз им твоих разъяснений не хватает, — раздраженно посоветовал Скориков. — Что я вам, в самом деле — МИД?

— С Москвой связи нет, — проинформировал его Семашко, сидевший сейчас, надо полагать, в штабной палатке на базе российских миротворцев и, скорее всего, прикидывавший, не спрятаться ли ему от греха подальше где-нибудь в «зеленке», пока все это безобразие как-нибудь не прекратится.

— Ну, а то как же! — ядовито воскликнул полковник Скориков. — Я бы удивился, если б она была… Ну, пусть тогда в Тбилиси позвонят, а еще лучше — прямо в Белый дом…

— Очень смешно, — убитым голосом сказал Семашко. — Они тут с меня скоро скальп снимут, а тебе шуточки…

— Да! — окончательно рассвирепев, заорал в трубку Скориков. — Мне — да, шуточки! Меня все это дерьмо просто до смерти забавляет! Не рви ты мне душу, Геннадий, — добавил он просительно. — Мы с тобой — военные люди, у нас приказ, а кто и почему его отдал — не наше с тобой дело. Скажи своим абхазам, что сегодня их никто оккупировать не будет, это точно. Я тебе обещаю, а ты им пообещай, что к завтрашнему утру американцев этих тут и духу не останется. Короче, держи оборону. Делай свое дело, полковник, и не мешай, Христа ради, мне делать мое…

Когда он, прервав соединение и спрятав телефон за пазуху, повернулся лицом к аэродрому, американский транспортник уже стоял в самом конце полосы — огромный, пятнистый, оливково-зеленый, похожий на неимоверно толстое и непропорционально короткое пресмыкающееся. Сейчас, когда он без движения пребывал на земле, было почти невозможно поверить, что эта титаническая туша способна от нее оторваться. Да еще с таким, чтоб ему пусто было, грузом…

— Сел, — с оттенком разочарования произнес стоявший рядом со Скориковым полковник грузинской госбезопасности Габуния, разглядывая самолет. Его широкое черноусое лицо, самой заметной деталью которого был огромный, полиловевший от холода нос, в данный момент выражало тягостное недоумение. — Слушай, поверить не могу, что я этих клоунов встречаю, как дорогих гостей! Так и хочется выйти на полосу с плакатом «Янки, гоу хоум!».

Произнесенная по-английски с сильнейшим грузинским акцентом фраза заставила полковника Скорикова улыбнуться. С Ираклием Самсоновичем Габуния они вместе учились и не раз пересекались по службе. Было очень приятно, что в этом непростом деле сотрудничать пришлось именно с Ираклием — по крайней мере, не понадобилось тратить время и нервы на поиски так называемого общего языка, на осторожное хождение кругами и прощупыванье друг друга обманчиво нейтральными фразами. Впрочем, Михаил Андреевич Скориков, человек бывалый и видавший виды, не без оснований подозревал, что их с Ираклием встреча на этом продуваемом всеми ветрами грузинском военном аэродроме вовсе не была случайной. Скорее всего, некто очень и очень осведомленный, перелистав личные дела, пришел к выводу, что вдвоем Скориков и Габуния составят отличную команду на эти несколько часов, после чего снял трубку и позвонил в Тбилиси, своему тамошнему коллеге. Что ж, как бы там ни было, повидать Ираклия оказалось приятно. Жаль только, что за работой не останется времени спокойно посидеть за бутылкой, вспомнить былые времена, курсантские хохмы и сослуживцев, многие из которых уже не первый год парят кости в земле — кто в своей, а кто и в чужой…

Через летное поле, дымя выхлопными трубами и рыча дизельными движками, уже ползла колонна большегрузных трейлеров. Двадцатитонные цельнометаллические фуры с броскими рекламными надписями на грязно-белых бортах довольно странно смотрелись на фоне зачехленных истребителей грузинских ВВС и тяжелого пятнистого транспортника с заключенной в окружность белой пятиконечной звездой на фюзеляже. Обменявшись взглядами, Скориков и Габуния уселись в дожидавшийся их «уазик» без водителя. Ираклий Самсонович запустил не успевший остыть движок, и машина покатилась напрямик через поле, наперерез грузовикам.