— Сварги-хан, бескрайнее синее Небо, нашли своих детей быстрокрылых…

…на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона…

Оглушительное хлопанье крыльев заглушило сразу оба воззвания, когда бесчисленные птицы разом взмыли в небо, на миг заслонив его…и обрушились на югура и его жрецов. Послышался отчаянный крик, тут же заглушенный многоголосым карканьем и клекотом, когда острые когти и клювы разрывали в клочья человеческую плоть и шкуры из которых сложен шатер. На два удара сердца середина острова сплошь превратилась в шевелящуюся клекочущую пернатую груду, а в следующий миг исполинская птичья стая вдруг резко разлетелась в разные стороны. На земле осталось лишь огромная лужа крови и дочиста обглоданные кости там, где только что стояли аварские шаманы. Ростислав перевел тяжелый взгляд на мятежных аваров — и те, будто по приказу, рухнули на колени — но не перед князем, а перед монахом, негромко читавшим молитву:

— Твоею ли мудростью летает ястреб и направляет крылья свои на полдень? По твоему ли слову возносится орел и устрояет на высоте гнездо свое? Он живет на скале и ночует на зубце утесов и на местах неприступных; оттуда высматривает себе пищу: глаза его смотрят далеко; птенцы его пьют кровь, и где труп, там и он.

Виновников резни в монашеском ските выдали сразу — и Ростислав, не тратя время на лишние разговоры, тут же казнил их. Остальных же сторонников Эльпадая, чернец крестил сразу на острове, прямо в болоте.

— Не знал, что служители вашего бога тоже носят обереги, — заметил Ростислав вечером, когда он, вместе с монахом и всеми воинами возвращался в свою ставку.

— Это не просто амулет, — усмехнулся монах, доставая из-за пазухи золотой диск, -на нем святой Сисиний, в честь которого нарекли и меня при постриге. Средь множества его чудес — убийство демоницы Обизуфи, а значит его можно призывать и против проклятых жен, предавшихся врагу рода человеческого.

— Против ведьмы и бесовок, значит? — протянул князь.

— Твой враг сам уподобил себя женщине, — пожал плечами Сисиний — значит и для него этот амулет стал также страшен. Тем более, что у этого диска есть и иной секрет.

Он перевернул амулет, показывая князю отчеканненный на обратной стороне символ, который Ростислав часто видел у ромеев — лицо женщины со змеиными волосами. Вокруг нее обвивался змей, кусающий собственный хвост

— Горгонейон, — сказал Сисиний, — хоть и языческий символ, но и он может быть обращен во славу Господа Нашего. Этот амулет освятил сам Лев Катанский, тот самый, что лишил силы волхва Иллиодора в Италии. Две силы соединяет он: как Горгона он сковывает и лишает сил, любого врага делая подобным камню, ну, а Сисиний поражает ведьм и демониц. Мой заступник перед Господом, порой является и мне во сне, после долгих молитв — и недавно он открыл, что немало таких врагинь таится и на берегах Янтарного моря — а значит, я должен быть рядом, чтобы вновь посрамить злые чары.

Молодой месяц, взошедший на небо, отразился на глади Одерского залива, когда ночь спустилась над Щециным. Куда меньше и скромнее Волина-Венеты, тем не менее, его южный пригород слыл чуть ли не за вторую столицу Велети. Венета считалась средоточием силы и богатства, но над всеми богатствами мира властвовал Триглав, бог с золотой повязкой на глазах и серебряным полумесяцем на козлиных рогах — и главный храм повелителя трех миров стоял как раз в Щецине. Слово жрецов Трехликого стоило лишь немногим меньше чем слово великого князя — и Драговит и его наследник Люб неизменно прислушивались к советам немногословных волхвов в черных одеяниях. И хотя в самом Волине давно стояли собственные храмы Триглава, сердце его культа билось в огромном святилище на Щецинском холме. Перед трехглавым идолом жрецы приносили кровавые жертвы из птиц, скота, людей и рыб — от каждого из миров, для каждой головы всепожирающего бога. Здесь же проводились самые важные гадания и обряды, внутренние стены храма покрывало оружие и всякая золотая утварь — дары, что стекались сюда со всей Велети. Треть каждого подношения во всех храмах Триглава отправлялась в Щецин и никто на всем Янтарном море мог сравниться богатством с его жрецами.

Однако и их зловещей власти мог быть брошен серьезный вызов.

На берегу Одры, у подножия холма, где стоял храм Триглава, притулилась большая изба с обширным подворьем, огражденным крепким частоколом. На коньке крыши красовалось изображение трехглавого змея — как очередное напоминание, что за бог властвует в этом городе, а также о том, что изба эта принадлежала Ядуну, верховному жрецу Трехликого.

Хозяин избы, несмотря на позднее время, не спал — и потому что ночь считалась временем его бога и потому, что этой ночью он принимал гостей. Сейчас Ядун восседал за богато накрытым столом в просторной горнице: высокий сухопарый мужчина в долгополой черной одежде из дорогой заморской ткани. На груди были вышиты серебром три черепа — козлиный, рыбий и птичий; с шеи на серебряной цепочке свисал золотой кумирчик с тремя головами. Бритую голову жреца прикрывал трехглавый черный колпак, расшитый белыми и красными бусами. Худое лицо обрамляла черная козлиная бородка, проницательные серые глаза недоверчиво рассматривали восседавших за столом трех человек.

Напротив Ядуна сидел Люб, князь Велети; по правую руку от него разместился посланник Фризии Стюрмир, сын Йорни, а по левую — мачеха князя, жрица Моряны Рисса. Стюрмир несколько оторопел, когда увидел, что вдова Драговита совсем не изменилась за эти, без малого десять лет, с тех пор как он видел ее в последний раз: златовласая красавица с глазами цвета моря и белоснежной, без единой морщинки, кожей и сейчас выглядела едва ли не моложе Люба. Она снова сменила наряд, надев простое зеленое платье, без каких-либо узоров — за исключением вышитых над левой грудью девяти синих рыбок, чьи тела образовывали своего рода водоворот. На груди женщины висел зуб незнакомого зверя, окованный серебром, указательный палец украшал медный перстень с изумрудом.

Именно Рисса настояла, чтобы эта встреча проходила в Щецине.

— Обо мне в Венете ходит разная память, — сказала она на первой встрече с князем, — и дурная и хорошая. Как по мне лучше, если как можно меньше народу будет видеть нас вместе.

— С каких это пор тебя стало волновать, что о тебе, да и обо мне думают люди? — буркнул в ответ Люб, — это ведь я сам тебя и пригласил.

— Припекло потому что, вот и пригласил, — ехидно улыбнулась Рисса, — но ведь еще раньше ты сам меня и спровадил из Волина.

— Никто тебя отсюда не гнал, — возразил Люб, — просто не стал удерживать, когда ты решила перебраться в логово, что ты себе смастерила на востоке .

— Тебе с того логова прямой прибыток, — заметила Рисса, — или мало через Ладогу хазарского да арабского серебра в Волин утекло?

— Немало, кто спорит, — пожал плечами Люб, — но сейчас мне нужны не только серебро, но и люди и много. Твой князь сможет дать мне воев?

— Вои сейчас Волху и самому надобны, — сказала Рисса, — в восточных землях всегда неспокойно. Да и далековато будет Ладога от Венеты. Впрочем, — она хитро сощурилась, — есть путь и покороче — но есть условие, чтобы нужные тебе вои прошли тем путем.