Одновременно он, склонившись, шепнул на ухо соратнику несколько слов — и тот, понятливо усмехнувшись, защелкал кресалом. Меж тем остальные сленжане, вместе с фризами и вендами, спешно откатывались на север, с плеском и брызгами бросаясь в воды Ныса-Клодзки. Моравы и авары, увидев, что враг бежит, с торжествующими воплями устремились вперед — сейчас их натиск сдерживал лишь сам лес: все еще густой, переплетенный зарослями терновника, перекрытый завалами засек и ловушками волчьих ям. Чтобы избежать скученности, вражеские всадники устремились по разным тропкам и вскоре потеряли друг друга из вида, рассеявшись по Пшесеке. Ростислав, срывая голос, пытался остановить их, однако его воины, воодушевленные видом бегущего противника, уже не слушали его.

Моймир возглавил один из таких отрядов: успешно миновав смертоносные волчьи ямы и даже не потеряв коня, сразив с десяток вражеских воев, он неожиданно для самого себя оказался на речном берегу, где столкнулся с отступающими фризами. Глаза его хищно вспыхнули и он, пришпорив коня, устремился на Стюрмира.

— Умри, язычник! — пафосно крикнул молодой князь. В горячке боя он даже не заметил, что сильно оторвался от войска брата, выскочив на берег лишь с горстью людей, в которых уже летали стрелы с северного берега Ныса-Клодзки. Стюрмир, усмехнувшись, взял из рук соратника длинное копье, и дождавшись когда моравак подъедет достаточно близко, метнул его. Кованное из лучшей вендской стали острие пробило грудь лошади, конь заржал, повалившись на бок, придавив не успевшего высвободиться из стремян юношу. Когда ему все-таки удалось это, подоспевший Стюрмир оглушил Моймира ударом палицы.

— Возьмем его с собой, — усмехнулся он своим воинам, — и поторапливайтесь — здесь скоро будет изрядно жарко.

Эти слова оказались вовсе не иносказанием — пока фризы, чуть ли не вплавь тащили через реку бесчувственного Моймира, над густым лесом поднимались клубы черного дыма, отовсюду слышался треск горящего дерева. Вместе с прочими дарами, Стюрмир принес князю сленжан и несколько сосудов с горючим маслом, тем, что горело в маяке Венеты — и сейчас этот подарок пришелся как нельзя кстати. Отступая, венды и фризы полили горючей смесью отдельные участки на засеках и подожгли их. Лес, изрядно просушенный за время летней жары, занялся быстро и дувший с севера, — от самой Сленжи, — ветер, тут же подхватил огонь, погнав его на застрявших, рассеявшихся по лесу аваров и моравов. В считанные миг Пшесека превратилась в огненную ловушку — пожар, словно свирепое рыжее чудовище мчался по вершинам деревьев, стелился под ногами перепуганных лошадей, становясь все больше с каждым пожранным человеком. Удушливый дым полз по лесу, сбивая с толку людей и лошадей, мешая им выбрать верное направление и направляя по дороге, казалось бы, ведущей к спасению, прямо в пасть огненной смерти.

Ростислав не подался всеобщей панике — хотя и ему, как и многим, разгоревшееся повсюду пламя отрезало пути к отступлению. Стоя посреди охваченной огнем поляны, князь сошел с отчаянно ржавшего коня и, преклонив колени вместе со своими воинами, истово молился, повторяя слова вслед за стоявшим впереди монахом:

…будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных… Обильный дождь проливал Ты, Боже, на наследие Твое, и когда оно изнемогало от труда, Ты подкреплял его…в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей…

Губительный жар уже опалял его лицо и волосы на лбу скручивались от близости пламени, но Сисиний продолжал читать все новые стихи из Библии, сами собой всплывавшие в его памяти. Рука его сжимала на груди золотой амулет, причем сам Сисиний даже не замечал, как молитвы Господу смешиваются в его словах с призывами древних сил, также как-то смутно увязанных с водной стихией. Но к кому бы не неслись его слова, их не оставили без ответа — и, сквозь треск горящего дерева и шум падающих деревьев, он услышал отдаленный раскат грома. Подняв к небу изможденное лицо Сисиний с благоговейным трепетом почувствовал, как его окропили первые капли дождя. Вновь прогремел гром, ослепительно блеснула молния, и благословленный Господом ливень пролился на землю, спасая его воинов от огненной смерти.

Чуть позже, когда известие о чудесном спасении разнеслось по всему войску, Ростислав, вместе с Сисинием, уже выходили на берег Ныса-Клодзки. Еще недавно наполовину пересохшая речушка сейчас превратилась в бурлящий поток, вышедший из берегов, и все еще разливавшийся от не прекратившегося дождя. Однако это уже не могло поколебать ни Ростислава, ни всех его воинов, уверившихся как в святости собственного дела так и в собственной решимости продолжать и дальше великий поход во славу Господа.

— Как это так — пропала?

Коренастый рыжебородый Вольгость только развел руками, не зная, что и ответить. Люб едва сдержал рвавшееся с языка крепкое ругательство: если сам князь, сам кое-что смысливший в колдовстве ничего не заметил, то где уже простому сотнику уследить за столь искусной чародейкой, как Рисса.

-Ладно, разберемся, — буркнул князь, — в остальном все в порядке?

— Да вроде бы, — пожал плечами Вольгость, — разве что народу все пребывает. Не нравится мне здесь, княже.

Люб полностью разделял опасения сотника, но выдавать своих чувств не спешил, хотя выглядело все и впрямь тревожно. Князь хорошо помнил, как точно так же нежданно-негаданно Рисса исчезла из Венеты, вскоре после смерти Драговита, объявившись затем во владениях Волха. Поговорив со своими людьми, а также кое с кем из пруссов, Люб узнал, что помимо Риссы поутру пропал и князь галиндов со всем своим воинством. Это тоже не особо удивило князя — еще в Трусо он заметил, что Тройнат и Рисса норовят держаться друг друга, негромко о чем-то переговариваясь. Однако остальные кунигасы по-прежнему собирались вокруг Ромувы — более того, как и говорил Вольгость, из леса подходили все новые лесные племена: надрувы, ятвяги, скальвы. Заметно больше стало и служителей богов, сновавших между полотняными завесами, прикрывавшими святилище, и добротными избами жрецов, стоявших тут и там среди деревьев. Помимо уже знакомых вайделотов в их белоснежных одеяниях, мелькали тут и изможденные отшельники сигоноты и еще более мрачные погребальные жрецы — лингусоны и тулусоны, служители Паттолса, своими черными накидками напоминавшими стаю ворон. Куда более жизнерадостно выглядели потиники, жрецы хмельного бога Рагутиса. Рассевшись возле горевших тут и там костров, они готовили в больших котлах какое-то местное пиво, сваренное по особым традициям. Многие из эстийских князей уже приложились не к одной чарке — и теперь по всей поляне слышался громкий смех, ругань и воинская похвальба. Люб, впрочем, не позволял своим напиваться, ни на миг не забывая, где они находится.

Судя по этому оживлению, выборы кривайтиса ожидались в самом скором времени — вот и звайждиники, жрецы, наблюдавшие за небом, в своих черных одеяниях усыпанных звездами, — объявили о скором наступлении Солнцестояния или, по-здешнему, Креше. Как понял Люб из слышавшихся тут и там разговоров, пока у вайделота Прутеноса не намечалось соперников — его поддерживало большинство собравшихся здесь князей. Волха, помимо самого Люба, готовились принять разве что помезане и помегане, колебались еще и вармы — все те, кто больше всего торговал в Трусо, а то и сам подумывал о подданстве Велети. Чашу весов могли бы склонить так не кстати ушедшие галинды, — но все это не имело значения, пока сам Волх не придет в Ромуву, чтобы заявить о своих правах. Его отсутствие, также как и внезапное исчезновение Риссы все больше тревожило Люба.