Демид вздрогнул и посмотрел на меня с нескрываемым изумлением. В его глазах мелькнуло что-то похожее на уважение, смешанное с настороженностью. Было очевидно, что он не ожидал от меня таких слов.
— Да, не удивляйтесь, — кивнул я, по своему истолковав его взгляд. — Я поднял файлы о вас и ознакомился с вашим послужным списком… Мне было интересно узнать о вас побольше… По итогу могу сказать, что мало кто в сегодняшней Российской Империи может похвастаться таким достойным поведением во время сражений, когда накал страстей и боязнь за свою собственную жизнь превращают всех нас в подобие зверей…
Я замолчал, давая Зубову возможность осмыслить услышанное. В тишине медотсека было слышно лишь тихое гудение аппаратуры да редкие сигналы мониторов. Демид молчал, погруженный в свои мысли.
— Мне не нужны их жизни, ведь они уже повержены… — наконец глухо произнес он, и в его голосе мне послышалась горечь. Казалось, перед его мысленным взором сейчас проносились картины прошлых боев — вспышки орудий, крики раненых, искореженный металл кораблей. И над всем этим — тяжкий груз ответственности командира, вынужденного принимать непростые решения.
— Вот именно, — кивнул я, соглашаясь. — В вас нет кровожадности, которую вам приписывают, а лишь честолюбие и неутолимая жажда всегда и во всем быть первым. Она ведет вас по жизни, помогая достигать невероятных для других людей высот, но она же легко может и погубить.
Зубов резко повернул голову и впился в меня пытливым, испытующим взглядом. Его глаза лихорадочно блестели.
— Что вы хотите этим сказать? — быстро спросил он, и его голос дрогнул от плохо скрываемых эмоций. Было видно, что мои слова задели его за живое. — Что плохого в том, чтобы желать всегда быть первым⁈
— В подобном восхождении на вершину славы вы приносите в жертву свою честь, — пожав плечами, произнес я, безжалостно глядя в потемневшие от боли глаза Демида. — Оставим пока тот роковой выстрел, в результате которого погиб наш государь-император… Лично я, в отличие от многих других, догадываюсь, что стало его причиной. Но опустим данный эпизод…
Я сделал многозначительную паузу, наблюдая за реакцией Зубова. Тот заметно напрягся, его руки непроизвольно сжались в кулаки. Но он продолжал упрямо смотреть мне в глаза, ожидая, что я скажу дальше.
— Однако помимо этого, — неумолимо продолжал я, — вы напали и хладнокровно убили своего в тот момент командира — контр-адмирала Шувалова, чтобы завладеть его кораблем и стать командиром Гвардейской Эскадры. А сейчас я узнаю, что вы вновь убили, только уже своего прежнего покровителя — Ивана Федоровича Самсонова, чтобы самому править Санкт-Петербургом-3 и называться диктатором-регентом…
Демид дернулся как от удара и зажмурился, не в силах выносить мой обвиняющий взгляд. Его лицо исказилось, словно от невыносимой муки, а грудь часто вздымалась, с трудом втягивая воздух. Я понимал, что сейчас причиняю ему боль, бередя старые раны, но твердо знал — это необходимо. Только так можно было достучаться до его совести, до тех остатков чести и благородства, что еще теплились в его душе.
— Ставки растут, Демид Александрович, — мягко, почти сочувственно произнес я. — И демоны внутри вас, которым вы служите, требуют все новых и новых жертвоприношений. Но вы не такой жестокий, как хотите казаться. Совесть не дает вам спокойно спать, и только поэтому вам сейчас так плохо от того, что вы вынуждены принимать от меня помощь…
Зубов судорожно вздохнул и медленно открыл глаза.
— Я не хочу в данный момент говорить о Шувалове, — хрипло выдавил из себя Демид. — Наше соперничество с этим человеком имело предысторию и длилось очень давно. А что касается Самсонова, то вы не правы, говоря о том, что я убил его из-за жажды власти. Этот человек обезглавлен за то, что отнял у меня самое дорогое на свете — мою любимую женщину…
Я застыл, пораженный этим неожиданным признанием. В голове вихрем пронеслись обрывки услышанного и увиденного ранее в новостях и эфире, складываясь в единую мозаику. Так вот в чем было дело! Не власть и не тщеславие двигали им, а любовь и жажда мести. Как же я сразу не догадался?
— Не может быть, я не знал об этом! — искренне изумился я, глядя на Демида совершенно новыми глазами. Сейчас он представал передо мной не грозным диктатором и безжалостным убийцей, а глубоко несчастным, раненым в самое сердце человеком. — При каких обстоятельствах это произошло?
Зубов скрипнул зубами и отвернулся, пряча от меня взгляд. Было видно, каких неимоверных усилий ему стоило сдержать рвущиеся наружу эмоции.
— Иван Федорович насильно забрал себе девушку, которую я любил больше жизни, — глухо, почти шепотом произнес он. В его голосе звучала такая неподдельная, кровоточащая боль, что у меня мороз прошел по коже. — Я не жалею, что этот мерзавец мертв! Жаль, что человек умирает только один раз…
Повисла тягостная, вязкая тишина. Мне нечего было возразить на эти страшные по своей беспощадной искренности слова. Я вдруг с пугающей ясностью осознал, что на месте Зубова поступил бы точно так же. Месть за поруганную любовь, за искалеченную судьбу — что может быть справедливее и естественнее?
— Значит, переворот, который вы совершили, был не из-за желания править Российской Империей? — осторожно спросил я, боясь спугнуть хрупкое доверие, возникшее между нами. — Если все так, как вы мне рассказываете, то прошу простить меня за напрасные обвинения… Но что же случилось с вашей избранницей? Кто она? Она жива, осталась на Санкт-Петербурге и ждет вас?
Демид вздрогнул, как от удара хлыстом, и посмотрел на меня с такой неизбывной тоской во взгляде, что у меня сжалось сердце.
— Я не хочу об этом говорить, — глухо отрезал он, резко отворачиваясь. Его плечи поникли, словно под тяжестью непосильного груза, а голос упал почти до шепота. — Могу лишь сказать, что жалею о том, что еще живу на этом свете, и боль у меня внутри в сто раз сильнее боли от сегодняшних ранений.
— Мне жаль, господин Зубов, — искренне посочувствовал я Демиду, видя, какую боль пробудили в нем мои вопросы. — По вашей последней фразе я понял, что любовь причинила вам горе, это печально… Но все же назовите мне ее имя, ибо если она по-прежнему на Санкт-Петербурге, то в свете перемен и победы над вами союзного флота «черноморцев» и османов Бозкурта…
Я на миг запнулся, пораженный абсурдностью ситуации. Как необычно было ставить в один ряд эти две силы, еще недавно яростно враждовавшие между собой. Покачав головой, я с трудом переварил информацию, судя по которой Черноморский космический флот сейчас действовал в связке со своими старыми и непримиримыми врагами криптотурками.
— Но вернемся к вам, — мягко произнес я, вглядываясь в застывшее лицо Зубова. — Итак, та, которую вы любите, до сих пор в опасности? Кто она?
Демид по-прежнему молчал, погрузившись в себя. Казалось, он даже не слышал моих слов, целиком поглощенный мрачными воспоминаниями. Его руки бессильно лежали поверх одеяла, а взгляд блуждал по стенам медотсека, ничего не видя перед собой. Несколько минут прошли в тягостном молчании. Я уже думал, что так и не дождусь ответа, когда вдруг Зубов заговорил — тихо, прерывисто, словно через силу выталкивая из себя слова. Перед его мысленным взором вставали картины совсем недавних событий, и, не знаю почему, но он начал быстро и сбивчиво рассказывать мне о том, что:
…Это было почти сутки тому назад. На месте грандиозной космической битвы, где еще несколькими часами ранее у диктатора-регента Зубова имелось под рукой шесть полновесных дивизий, сейчас рядом с ним остались лишь жалкие шесть десятков линкоров и крейсеров гвардии. Их корпуса были пробиты в десятках мест, обшивка оплавлена и разорвана, а большинство орудий умолкло навсегда.
Сам Демид Зубов на своем флагмане сражался в одиночку против нескольких дредноутов противника. Лейб-линкор с яростным остервенением сеял вокруг себя смерть, испепеляя из своих пушек один вражеский крейсер за другим. Кого не успевал достать огнем батарей — с разгона таранил своим могучим бронированным форштевнем, круша и разламывая хрупкие корпуса вражеских кораблей, словно яичную скорлупу.