От ее понимания по телу разлилось тепло, хоть оно и не стерло холод от разговоров о его прошлом.

— Однажды ночью, мне тогда было двенадцать, он пришел домой в говно пьяный. Заявился на кухню, злой как черт. Любой предлог для него был хорош, чтобы выйти из себя. — Аттикус помнил, как они все замерли от страха.

— Он решил, что не хочет жареного цыпленка, попытался швырнуть в маму сковородку.

Джин уставилась на него.

— С горячим маслом?

— Она бы обожглась. Ослепла. Я бросился на него, выбил сковороду у него из рук, — они оба были в брызгах жира. Отчим ударил его, и Аттикус оказался на полу. Согнулся пополам от удара ногой. — Он был в ярости. Сойер — умный пацан — сначала вызвал копов, потом ввязался в драку. Отчим отшвырнул его к печке. Я думал, эта сволочь его убьет.

— О боже, — она дотронулась до его щеки и отогнала воспоминания о том, как брат неподвижно лежит на полу.

— Он был пьян, — Аттикус пошатываясь встал. Ноги заплетались, его мутило. Это не важно. Он опустил голову и продолжил: — Я уворачивался. Мама и Гектор кидали в него вещи. Мы его отвлекали. — Какое-то время.

Должно быть, она видела выражение его лица. И задала правильный вопрос.

— Тебе было только двенадцать. Он тебя сцапал?

— Когда приехали копы, он хлестал меня ремнем — пряжкой и всем остальным. Они услышали крики моей матери и вломились в дверь, — Сойер лежал без сознания. Избитый. Мать не могла встать. Измученный болью Гектор свернулся калачиком. Аттикус был весь в крови. — Я думаю, что именно тогда у меня появилась симпатия к силовикам. Тем более, что его отправили в тюрьму.

Она нахмурилась.

— Первая судимость. Ему не могли много дать.

— Он вышел до того, как я ушел в армию. Был осужден условно, вернулся в город.

— А когда срок условного осуждения вышел?

— Я служил в армии, когда мама сообщила, что он приходил к ней и вел себя агрессивно, — Аттикус посмотрел на Джин. Она должна знать о нем правду, потому что, если понадобится, он будет снова и снова делать то же самое. — Я пошел в увольнение и нанес ему… убедительный… визит.

Ее глаза расширились, а потом она улыбнулась.

— Хорошо. И?

— Он решил, что в Аризоне погода лучше. Больше не вернулся.

Она похлопала Аттикуса по груди, словно одного из своих подопечных.

— Почему-то я получаю ужасно примитивное удовольствие, узнав, как ты можешь встать на защиту.

— Господи, ну ты даешь.

— Мы даем. Я беспокоюсь, что перегибаю с заботой. Ты боишься злоупотребить просьбами. Разве эти отношения не обречены?

— Ты в итоге признаешь, что у нас отношения?

— Я… нет. Это заголовок статьи в женском журнале, — ее лицо приобрело великолепный оттенок спелых помидоров.

Не в силах удержаться, он сказал:

— Но, милая, если у нас нет отношений, почему вообще об этом говорим? Тем, кто просто трахается, разговаривать не обязательно, правда?

— Мы не только просто… — она сердито на него посмотрела, — ты меня дразнишь.

— Да, черт побери, — он дернул ее за волосы. — Детка. Ты не замечаешь, что у нас серьезные отношения — моногамные, давай-без-презерватива отношения?

Она побледнела.

Вот упрямица. Любая другая выбивала бы из него это признание.

Через мгновение он собрался с мыслями.

— Вернемся к теме, — он взял себя в руки, хотя это было словно вступить в перестрелку без бронежилета. — Как твой Дом, я ужесточу требования. Взамен я жду, что ты скажешь мне, если захочешь большего. Или если я попрошу у тебя что-то, чего ты не хочешь делать.

— Хм, тогда я должна пожаловаться на сегодняшний день, — проворчала она. — Я планировала сделать тебе совершенно другой минет.

— Не морочь мне голову, зверушка. Тебе понравилось, — он чертовски долго был Домом, еще с тех пор, как Капитан взял его на БДСМ-вечеринку и сделался его наставником по этим вопросам. Аттикус провел рукой по ее щеке. Да, он понимал, когда саба счастлива от того, что ее контролируют, берут, заставляют.

Она попыталась надуть губы, но не выдержала и улыбнулась.

— Понравилось, — и потом она проявила то самое мужество, которое он в ней обожал, и пошла дальше: — У нас отношения. Да. Давай без презерватива.

Он поцеловал ее в мягкие губы, прижал к плечу и расслабился. Они и в самом деле были парой. Оба они много пережили в прошлом и были настороже, как зайцы, услышавшие вой волков.

«Но неважно, что нас ждет в будущем. Здесь и сейчас все в моих руках. И она Моя».

Дождь наконец утих, на клумбах распустились цветы. Сойер, радуясь пригревавшему солнцу, шел вместе со своим новым психотерапевтом вдоль административного здания.

Под бдительным оком конвоира бригада заключенных сгребала принесенные ветром листья и мусор. Пит с бесцветными глазами, высокий и тощий Крэк, низкий и коренастый Стаб, Лик — извращенец и Бомба — бывший военный. Их лидер, Слэш, был пауэрлифтером и самым большим из них, шесть футов два дюйма ростом, около двух тридцати фунтов весом. Его голову украшала татуировка со свастикой.

Все они мерзкие, фанатичные ублюдки. Как, черт возьми, им доверили работать за стенами тюрьмы, не говоря уже о том, что объединили вместе?

Рядом с забором из рабицы за пластиковым столом сидели мисс Вирджиния и еще одна психолог. Большинство сотрудников тюрьмы во время перерыва держались подальше от заключенных, но миссис Карен тайком курила сигарету, что ей не сошло бы с рук в других местах для сотрудников.

Мисс Вирджиния улыбнулась Сойеру, но не подошла, оставляя их с психотерапевтом наедине. Он, глядя на нее, должен был сказать, что, несмотря на мешковатую не женственную одежду и забранные в пучок волосы, она была красоткой — и он пришел в себя настолько, что заметил это.

Интересно, насколько отличаются психотерапевты. В то время как мисс Вирджиния пыталась выглядеть непривлекательно, психотерапевт по имени Пенелопа вела себя прямо как кобыла в течке. У этой дамы была одержимость заключенными, чем они были более жестокими, тем лучше, и по слухам, бродящим по камерам, ей нравилось трахаться под рассказы об убийствах.

Но мисс Вирджиния — хороший человек, и она женщина Аттикуса. Так что добиваться ее внимания не входило в его планы, даже если бы он был ей увлечен… а он не был. Ему не хотелось связываться с женщиной, которая копалась бы в его душе как патологоанатом во внутренностях.

— Нам пора, — сказал Уилер. До сих пор Джейкоб Уилер казался чертовски хорошим психологом хотя бы потому, что предложил провести консультацию на улице.

Было чертовски приятно находиться снаружи здания и закрытых дворов, хоть и внутри забора, стоящего вокруг тюрьмы.

Сойеру становилось лучше. Никаких ночных кошмаров в течение недели, за исключением обычных, с которыми сталкивается большинство заключенных. Его депрессия — гребаное слюнявое слово — прошла. Усталость никуда не делась. День за днем ничего не происходило, и это могло свести с ума.

И он все еще чувствовал, что не заслуживает лучшего.

— Кстати, я хочу, чтобы ты сделал на этой неделе несколько упражнений, — сказал Уилер. — Я напечатаю их и отдам тебе.

— Каких упра…

Его прервал пронзительный звук. Крики? Он наклонил голову. Хотя «парк» строгого режима был в дальнем углу тюрьмы, шум всегда пробивался сквозь толстые стены. Это не было похоже на обычный гул толпы заключенных во время свар.

— Там драка? — спросила Вирджиния, вскочив из-за стола.

Уилер обменялся взглядом с Вэром.

— Больше похоже на бунт в корпусе А, — сказал Вэр.

Сойер нахмурился, глядя на женщин.

— Мисс Вирджиния, вам стоит…

— Карен, оставайся на месте, — одновременно сказал Уилер. Даже когда завыли сирены, глухой звук из-за забора не прекращался.

Что, блин, происходит?

С холма разогнался Хаммер Н1 и понесся по травянистому склону прямо на забор. Господи. За рулем никого не было.

Фырканье, а затем отвратительное улюлюканье заставили Сойера обернуться. Работавшие во дворе заключенные веселились. Офицер охраны лежал на земле со сломанной шеей. Он на минуту отвлекся — и поплатился жизнью. Один заключенный снова ударил конвоира рукоятью граблей, хотя тот уже был мертв.