Для красноречия, говорит вместе с Мессалой Тацит, важны не только научные знания (scientia), но также и практика (exercitatio), напряженнейшие и плодотворнейшие занятия, поскольку красноречие опирается в еще большей мере на способности (facultas) и на опыт (usus — гл. 33; ср. «Об ораторе», I, 147–159). Мессала упоминает о практическом опыте древних, называя имена четырех великих ораторов — Красса, Цезаря, Поллиона и Кальва, которые прославились уже на 19–22 году отроду (гл. 34). Он также ссылается на пример Цицерона, который даже на высоте своей славы не прекращал упражнений, считая их «важнее наставлений всяких учителей» («Об ораторе», I, 4, 15; ср. «Брут», 89, 305: «…ежедневно я и читал, и писал, и говорил, но не ограничивался только риторической подготовкой»). Как видим, Тацит воспринял одно из существеннейших положении Цицерона, а за ним и Квинтилиана, о единстве теоретического образования и ораторской практики (см. «Об ораторе», III, 22, 83; ср. Квинтилиан, XII, 9, 20–21 и др.).
Речь Мессалы некоторым образом перекликается с высказываниями Квинтилиана. Так же как и этот последний, Мессала стоит за широкое образование оратора, так же придает большое значение обучению детей с малых лет. Сравнивая старую систему обучения с повой, он с одобрением отзывается о тех методах, когда детей воспитывали строго и требовательно сами родители, давая им примеры доблести и посылая их учиться к знаменитому оратору; теперь же воспитание поручают рабам, первоначальные стадии обучения (grammatistici и grammatice) проходятся поверхностно, и затем мальчики попадают в риторскую школу с ее абсурдными декламациями. В прежние времена учили всем наукам, в теперешние — только риторике. Прежде гоноши учились красноречию «прямо на поле боя», их учителем был настоящий оратор — человек действия, который сражался со своими противниками мечом, а не учебной палкой, перед ним был народ форума, и он изучал его вкус и правы (гл. 25–35).
Мессала приходит к выводу, что современная педагогическая система порочна и ничего не дает ученикам: «в учениках нет ничего назидательного, так как мальчики среди мальчиков и подростки среди подростков с одинаковой беспечностью и говорят и выслушиваются другими» (гл. 35; у Квинтилиана, напротив, сказано, что мальчики учатся один у другого). Причины упадка красноречия, приводимые Мессалой, в чем-то совпадая с объяснениями Квинтилиана, в то же время и отличаются от них: первый считает метод обучения детей на декламациях пагубным для красноречия, второй, как мы видели, верит в пользу декламаций, при условии максимального приобщения их к жизни и избавления от пустословия (гл. 33; ср. Квинтилиан, X, 5, 17–21; V, 12, 17 и др.). Для Мессалы история — лучшее средство истинного образования, соединяющего поиск со знанием законов практики; для Квинтилиана история полезна для образования оратора главным образом тем, что дает ему примеры (exempla — II, 5; XII, 4).
В заключение «Диалога об ораторах» Тацит глубже проникает в сущность проблемы об упадке красноречия, ставя ее уже в непосредственную связь с политикой — с вопросом об отношении красноречия к политическим установлениям империи. Устами Матерна высказывается мысль о том, что состояние ораторского искусства определяется социальным порядком. И хотя мысль эта не нова, вывод из нее весьма необычен. Если Цицерон полагал, что «красноречие спутник мира, союзник досуга и как бы вскормленник уже хорошо устроенного государства» («Брут», 12, 45; ср. «Об ораторе», I, 4, 14), то Матерн, напротив, склонен считать красноречие жертвой спокойствия и мира, который лишил ораторов дара слова.
Тацит подводит читателя к выводу, что основным фактором, определяющим расцвет или упадок ораторского искусства, является государственный строй. Политическое красноречие республики было следствием неустроенности и разногласий, ожесточенной борьбы политических группировок при республиканском режиме; в условиях свободных политических дискуссий в сенате и народном собрании оттачивалось и совершенствовалось политическое красноречие. Речи ораторов вызывали всеобщий интерес, стимулируя таланты; ведь оратору необходим простор форума, необходимы рукоплескания и возгласы одобрения, а не выступление, ограниченное временем, в полупустом судебном помещении перед коллегией цептумвиров, решающих незначительные дела, когда даже недавно введенные узкие плащи (paenulae), обязательные для оратора, стесняют свободу их жестикуляций (гл. 39). «Форума древних ораторов больше не существует, наше поприще несравненно уже», — замечает Матерн (гл. 41).
Красноречие потеряло свое величие с изменением условий общественной жизни, ибо «для великого красноречия, как и для пламени, нужно то, что его питает, — нужны дарования, придающие ему силу, и, лишь окрепнув, оно начинает отбрасывать яркие отблески» (гл. 36). Как и оружие, красноречие закаляется в битвах, крепнет и возвышается в ожесточенных схватках. «Хорошие воины порождаются главным образом войнами, а не миром. То же и с красноречием» (гл. 37). Пока не было в Риме режима стабилизации, пока царили в сенате и на форуме раздоры, междоусобицы и беспорядки, процветало могучее римское красноречие. Однако уже при Августе, когда «долгие годы мира, нерушимо хранимое народом спокойствие, неизменная тишина в сенате и беспрекословное повиновение принцепсу умиротворили красноречие…» (гл. 38), начался его упадок.
Матерн настаивает на том, что ораторское искусство — не спокойное и мирное искусство, ему благоприятствуют смутные и беспокойные времена: «великое яркое красноречие — это дух своеволия, которое неразумно называют свободой; оно неизменно сопутствует мятежам, подстрекает предающийся буйству народ, вольнолюбиво, лишено твердых устоев, необузданно, безрассудно, самоуверенно; в благоустроенных государствах оно вообще не рождается» (гл. 40), — утверждает он, приводя в пример Спарту, Македонию, Персию. Именно поэтому, говорит Матерн, выражая тацитовскую мысль, красноречие и перестало процветать в мирных условиях организованного единовластия, которое он считает исторической необходимостью и с которой призывает примириться. Не стоит жалеть об этом, заключает он: взамен красноречию пришло спокойствие: «Пусть каждый пользуется благами своего века, не порицая чужого» (гл. 41).
Итак, на его взгляд, причина упадка ораторского искусства кроется в радикальных политических и социальных изменениях, которые произошли в Риме со времени республики. Как видим, Тацит не довольствовался ранее высказанными объяснениями упадка ухудшением морали и вкусов общества или засилием риторического образования. Считая ораторское искусство формой политического выражения, он утверждает, что на него в первую очередь влияют политические изменения — смена республиканского режима неограниченной монархией. Упадок этого искусства он связывает с угасанием общественной жизни и политической борьбы.
Какую же из точек зрения, представленных в «Диалоге об ораторах», преимущественно разделяет Тацит? Чьи идеи и в какой мере он поддерживает?
Попытка идентифицировать Тацита с кем-то из его персонажей, по-видимому, бесперспективна. В этом вопросе мнения исследователей кардинально расходятся: если одним из них представляется, что симпатии автора явно принадлежат Матерну и что именно он выражает тацитовскую мысль[151], то другие уверены в том, что мысли Тацита ближе к мыслям Мессалы; третьи, наконец, выразителем идей Тацита склонны считать Апра. Правда, в более новых исследованиях предпочтение не отдается никому из участников диалога, и в какой-то мере каждому. И. Гревс[152], например, находит, что Тацит одновременно симпатизирует и Матерну и Мессале.
Наиболее предпочтительным представляется мнение Р. Гюнгериха[153], утверждающего, что все персонажи «Диалога» отражают различные проявления тацитовской личности; историческое чутье Матерна, ностальгическое морализирование Мессалы, эстетический модернизм Апра — все это черты, одинаково присущие самому Тациту. Пожалуй, это ближе всего к истине. Симпатии Тацита в большей или меньшей степени принадлежат каждому из собеседников диалога, в каждом его привлекает что-то, чему-то он особенно сочувствует. Действительно, восхищение миром прошлого уживаются у Тацита с приятием настоящего[154].
