Мессала высказывается против эксцессов нового ораторского стиля, безудержного украшательства, чрезмерной манерности; для него предпочтительнее «неистовость Гая Гракха или зрелое спокойствие Луция Красса, чем кудрявость Мецената и бубенчики Галлиона (calamistros… tinnitus); он убежден, что «лучше одеть речь в грубошерстную тогу, чем обрядить ее в кричащее тряпье уличной женщины» (гл. 26). Ему претит вольность в использовании языковых средств современными ораторами, легковесность и скудость мыслей, произвол в построении речи: «Ведь недостойно оратора и, право же, отнюдь не мужское дело облачать речь в одеяние, которым очень многие судебные стряпчие нашего времени пользуются столь широко, что непристойностью слов, легковесностью мыслей и произволом в ее построении воспроизводят песенки лицедеев» (lascivia verborum et levitas sententiarum et licentia compositionis histrionales modos exprimant). Отсюда, заключает Мессала, проистекает утверждение, что будто бы «ораторы наши сладострастно говорят, а лицедеи красноречиво пляшут» (там же). Из ораторов нового стиля, которых он называет rhetores, он находит возможным именовать оратором только Кассия Севера, хотя в его речах больше желчи, чем крови.
Рассуждая о природе красноречия, Мессала принимает его определение Цицероном как искусства убеждения: настоящий оратор лишь тот, «кто может говорить по любому вопросу красиво, изящно и убедительно, сообразно значимости предмета, на пользу современникам и доставляя наслаждение всякому, кто его слушает» (qui de omni questione pulchre et ornate et ad persuadendum apte dicere pro dignitate rerum, ad utilitatem temporum, cutti voluptate audientium possit — гл. 30; ср. «Об ораторе», I, 8, 30 и I, 15, 64). Ораторское искусство он мыслит, следуя Цицерону, как систему действия и созерцания, пользы и красоты. Так, устами то Апра, то Мессалы, Тацит высказывается и за и против принятия методов ораторов цицероновского века, признавая этим относительность норм в ораторском стиле. Отмечая упадок стиля среди его современников, он размышляет о том, будет ли эффективным возвращение к цицероновским стилистическим нормам, или же требуется некоторая модификация классических норм, продиктованная изменившимися социальными условиями и вкусами общества? Почитая старину, Тацит тем не менее выступает за непрерывное обновление и совершенствование старого, а не за повторение манеры древних вновь и вновь. Он против законченных, закостенелых форм ораторского искусства, уверенный в необходимости для оратора принимать во внимание движение реальной жизни.
Эта концепция последовательного прогрессивного обогащения красноречия, высказанная Апром, вдохновлена, по-видимому, учением Цицерона, изложенным в «Бруте». Уроки прошлого полезны и необходимы, но они же могут оказаться вредными, если на них остановиться и не развивать постоянно искусство красноречия. Идеал оратора не должен быть неизменным, ибо сам его поиск только и стимулирует прогресс красноречия.
Тацит следует попытке Цицерона найти идеальный тип оратора, в котором сочетались бы все качества наилучшего красноречия. Вместе с Мессалой он заявляет, что оратор должен соединять в себе знание человеческой природы со знанием всех форм культуры и учениями различных философских школ (гл. 31). Как видим, вопрос о стиле ораторской прозы рассматривается Тацитом с разных углов зрения, чему в немалой степени способствовала избранная им для своего сочинения диалогическая форма.
В начале «Диалога об ораторах» Тацит объявляет, что намерен следовать методу академиков, описав всевозможные мнения по вопросу об упадке красноречия, и представить того, «кто решительно разошелся с общепринятыми воззрениями на красноречие нашего времени и, вдоволь пощипав старину и насмеявшись над нею, поставил его несравненно выше ораторского искусства древних» (гл. 1). Действительно, в первой части сочинения Апр оказал сопротивление Матерну в споре о преимуществах поэзии или ораторского искусства. Точно также, методом двусторонней аргументации pro и contra разбирается основной вопрос сочинения, занимающий последнюю его часть. Здесь у Мессалы возникают разногласия с Матерном.
Матерн в сочинении — главное лицо, в его доме собрались собеседники, он дал повод к беседе и как бы ведет диалог, связывает сюжет в единое целое и заканчивает дискуссию. В первом споре он осуждал красноречие и выступал за поэзию; далее, в возникшем вопросе, в упадке ли красноречие, — он поддерживает Мессалу в его споре с Апром, признавая, что красноречие находится в упадке, хотя причины этого, на его взгляд, кроются не только в деградации нравов, но и в политике: красноречие зависит от игры человеческих страстей внутри различных политических установлений.
Вопрос об упадке красноречия был одним из тех острых вопросов, которые волновали умы писателей первого века империи и живо обсуждались ими. Представители самых разных жанров и направлений, риторы, философы, романисты, вели дискуссии на эту тему, были ли они классицистами, или, напротив, поклонниками нового стиля. Кассий Север, Сенека Старший — ритор, Сенека Младший — философ, Петроний, Ювенал, Квинтилиан и Плиний Младший с предубеждением относились к риторическим школам и новому красноречию, видя в них угрозу истинному ораторскому искусству. Все они с той или иной дозой скептицизма относились к декламационной моде. Упреки их касались оторванности от жизни содержания декламаций, напыщенности и цветистости их стиля, той словесной изощренности, которой учили в риторских школах будущих деятелей красноречия. Но все они главной причиной упадка красноречия считали испорченность нравов.
Как мы видели, Кассий Север сурово критиковал декламационный стиль ораторской речи; его высказывание привел Сенека-ритор в своих «Контроверсиях» (III, вв. 12–13). И сам Сенека упрекал риторов за пустоту и абсурдность мыслей, за пристрастие к риторическим эффектам и прикрасам, за многословие. Не приемля все искусственное и показное, отличающее стиль новых декламаторов, видя симптомы упадка красноречия, он даже пытался понять причины этого и найти им объяснение, обусловливая развитие ораторского искусства временем, связывая его упадок с деморализацией, роскошью и развращенностью римского общества, с отсутствием вознаграждения риторов и, наконец, с законом природы, по которому, как он считал, упадок ораторского искусства неизбежно следует за его взлетом.
Сенека-философ также видел симптомы упадка стиля и полагал, что они таятся в злоупотреблении неологизмами и архаизмами, в пристрастии к ложным красотам, в применении слов contra naturam suam. Порчу стиля он связывал с упадком общественных нравов: «…где ты увидишь, что порча стиля в моде, будь уверен, что нравы здесь тоже сбились с пути» («Письма к Луцилию», 114, 100 и др.).
Об упадке красноречия достаточно недвусмысленно высказывался и классицистически настроенный Петроний, считающий новый стиль гибелью истинного искусства речи. Устами персонажей своего «Сатирикона», Энколпия и Агамемнона[148], он нападает на модный и пустой азианизм, заявляя, что красноречие замерло в застое и онемело, а причиной тому — риторические школы, в которых трактуются далекие от жизни темы, а учителя учат большему, чем знают сами (гл. 46). Все эти высокопарные и пустые сентенции ведут к тому, что «…и выходят дети из школ дураки дураками, что ничего жизненного, обычного они там не видят и не слышат, а только и узнают, что про пиратов, торчащих с цепями на морском берегу, про тиранов, подписывающих указы с повелением детям обезглавливать собственных отцов, да про дев, приносимых в жертву…» (гл. 1)[149]. «О риторы, вы-то и погубили красноречие!» — восклицает Петроний вместе с Энколпием, «из-за вашего звонкого пустословия сделалось оно общим посмешищем» (гл. 2). В ответ на негодование Энколпия ритор Агамемнон, оправдываясь, ссылается на родителей, которые не желают воспитывать своих детей в строгих правилах и растят недоучек, вместо того, чтобы воспитывать их по правилам мудрости, «чтобы они безжалостно стирали все лишние слова, чтобы они внимательно прислушивались к речам тех, кому захотят подражать и убеждались в том, что прельщающее их вовсе не великолепно, — тогда возвышенное красноречие обрело бы вновь достойное его величье» (гл. 4).
