Например, чтобы верно оценивать тот факт, что, когда дело касалось разницы в возрасте, она неизменно ее завышала; так, разница между Теей и Мельхиором в действительности составляла вовсе не двадцать лет, точно так же неправдой было и то, что они двадцать лет знакомы с Теей, ибо на самом деле они познакомились всего десять лет назад, однако, ловя ее на этих мелких преувеличениях, я все же не мог усомниться в достоверности ее циничных признаний, потому что, по моим ощущениям, откровенность и беззастенчивость, преувеличения и ложь были для фрау Кюнерт чем-то вроде тактических средств в ее поразительной по размаху и в любом случае глубоко трогательной своей пылкостью стратегии чувств.
Ее загадочная приверженность к этому магическому числу не обязательно была результатом изощренного женского соперничества; ибо казалось, что, будучи на несколько лет моложе, но во всех отношениях неприметней Теи, она вместо десяти говорила о двадцати годах не для того только, чтобы поставить соперницу на подобающее ее годам место, а скорее по той же причине, по которой была столь рискованно откровенной со мной: своим стремлением состарить Тею, бесстыдными сплетнями о ее профессиональном безумии и намеками на причины биологического, эстетического и этического порядка фрау Кюнерт, самым позорным образом предавая их дружбу, пыталась отдалить меня от Теи.
И действительно, я стал замечать, что все эти россказни, пусть я и не придавал им большого значения и даже особенно не задумывался о них, вполне успешно нейтрализуют мой интерес и, выталкивая из роли эмоционального участника, подвигают меня назад, к амплуа бесстрастного евнуха-наблюдателя; фрау Кюнерт вклинилась между нами в той точке, где наша взаимная заинтересованность могла пойти дальше, своим внешне невинным монологом ревности она осмелилась вторгнуться на чужую территорию, где по правилам любовных сражений, идущих между мужчинами и женщинами, ей было нечего делать.
Но Тея с большим мастерством и почти ледяным спокойствием отражала эти незаконные вторжения.
Казалось, мимо ее пристального внимания не проходил ни один маневр, ни одна интрига ее подруги, весьма искушенной в тайной дипломатии чувств; она всегда была начеку, как и в тот ветреный день в конце октября, когда фрау Кюнерт, зажав меня в угол коридора, что вел к артистическим раздевалкам, задыхающимся шепотом произносила свой большой, эмоционально захватывающий и вполне профессиональный монолог о процессе работы над ролью и необходимости соблюдать дистанцию; но не успела она закончить, как из своей раздевалки появилась Тея и быстро направилась к нам; одного взгляда на разгоряченное лицо фрау Кюнерт ей было достаточно, чтобы понять не только, что произошло, но и то, что ей нужно сделать; тут же мобилизовав свое чувственное всезнание и безграничную власть над своей подругой, она схватила меня за локоть и с криком «ну ты и так достаточно ему наболтала» скользнула щекой по щеке фрау Кюнерт, как будто хотела поцеловать ее и если не поцеловала, то лишь потому, что даже на это сейчас нет времени, ей надо бежать, надо мчаться, и конечно, со мной; высвободив меня из плена, она буквально вытолкнула меня за дверь, что было одновременно и актом мести, и разоблачением фрау Кюнерт, которая, с недополученным поцелуем, в состоянии оскорбленного изумления и полной беспомощности, застыла на месте, как будто ей вонзили нож в сердце, и я почти видел, как из него сочится кровь.
Порыв гнева буквально перенес Тею на противоположною сторону улицы, однако когда мы сели в машину, по ее лицу я заметил, как она раздосадована и расстроена этой сценой.
Заговорила она, когда мы давно уже вышли из машины; я не помню, в каком направлении мы покинули город – точно так же, как и во время поездок с Мельхиором, я полностью полагался на ее знание местности, и таким образом все мельчайшие черточки ее лица и каждое ее движение делались частью незнакомого и неизменно волнующего меня своей новизной пейзажа; сначала мы мчались по какому-то почти пустому шоссе, потом она неожиданно свернула на проселок, который на этой практически плоской равнине, прерывающейся местами размытыми контурами лесов и тонкими, как бритва, очертаниями каналов, каких-то вод, озер, под идеально правильным куполом неба выглядел так, будто вел прямо к центру земного блюда; машина здесь дребезжала, дергалась и подпрыгивала, потом, на совсем некрутом подъеме, мотор зачихал, и спустя какое-то время Тея, махнув рукой, дала ему просто заглохнуть и подняла ручной тормоз.
Когда город оставался позади, нам, в сущности, было безразлично, где мы находимся.
Подъем был из числа тех обманчивых склонов, которые своей протяженностью и отлогостью уверяют нас, что одолеть их не так уж трудно, однако пока мы добрались до верха, оба изрядно выдохлись; от проселка к верху холма вела узенькая плотно утоптанная стежка, но на плоском пригорке стежка, воспринимаемая глазами как некий манящий призыв, перед которым не могли устоять ноги, исчезала из виду, словно бы растворялась в небе; сунув руки в глубокие скошенные карманы полупальто, Тея, погруженная в какие-то свои мысли, медленно шла по тропинке передо мной, я же глядел себе под ноги и размышлял о том, кто мог так ее утоптать, и вообще, каким образом возникают подобные стежки-дорожки.
Я, кажется, собирался еще обдумать тот бесполезный вопрос, каким образом человек заманивает мир в сеть своих непонятных целей и как он сам попадает в сети, расставленные для него другими.
Клонящееся к закату солнце иногда на мгновенье показывалось из-за растянутых, закручивающихся спиралью тяжелых свинцовосерых туч, в прогалинах между которыми отсвечивал желтыми, синими, красными переливами далекий купол неба; дул сильный ветер, но на плоском пригорке, кроме нас, уцепиться ему было не за что, и потому окрестности были почти безмолвны.
Только время от времени откуда-то доносились птичьи голоса; по земле проплывали размытые длинные тени и холодные рдяные блики.
В прозрачном воздухе все линии на равнине, чуть скривленные и извилистые, уходящие к горизонту, глаз воспринимал резко прочерченными и близкими; подобным же образом тело воспринимало студеный воздух, холод не пробирал все члены, а словно бы обтекал, очерчивал их, придавая движениям свежесть и энергичность.
Такие ощущения человек испытывает только в северных регионах, где все прозрачно, а чистый холод словно отталкивает от себя тепло тела и в то же время дает почувствовать внутреннюю энергию этого тепла, наделяет вас простотой и решительностью.
Она ненадолго остановилась, я сделал еще несколько шагов; видимо, понимая, что в этих бескрайних просторах чрезмерная близость не слишком уместна, она не стала дожидаться, пока я с ней поравняюсь, а лишь бегло глянула на меня и, убедившись в моем присутствии, двинулась дальше; и только потом сказала, что нельзя на Зиглинду сердиться, она славная девушка, Зиглинда всегда и во всем права.
Когда мы поднялись на вершину лениво вздымающегося над окрестностями холма, природная краса раскрыла перед нами свой новый облик с таким спокойным достоинством, что слова могли только оскорбить ее.
Отсюда тропа спускалась круче, извилистей, словно земля, поднявшись плавной волной, обрушилась под своей неимоверной тяжестью; в низине, защищенное от ветров, светлело белесым глазом маленькое озерцо, чуть дальше тянулись полоска жнивья и уходящая к горизонту зазубренная опушка леса, а в дополнение ко всей этой милой величественной красоте по гладким складкам ложбин было разбросано несколько одиноких шарообразных кустарников.
Какое-то время мы стояли на этом, казалось бы, очень высоком, но в действительности довольно низком холме, любуясь чудом природы в знакомой позе неспешно прогуливающихся экскурсантов, которые о подобных зрелищах обычно рассказывают потом с восторгом в голосе, нет, то была красота, такая неописуемая красота, что невозможно было пошевелиться, так бы там и стоял до скончания века! остался бы там навсегда, что, признаемся, есть не более чем окрашенное ностальгической грустью признание в том, что, как бы ни нравилось нам природное зрелище, мы не знаем, что нам с ним делать, не можем отождествиться с ним, хотели бы, но не можем, оно слишком для нас велико, слишком размашисто, и сами мы слишком чужды ему, быть может, мы слишком живые, и, может, для этого нужно умереть, а пока нас тянет переместиться в нем, поискать другую, какую-то, может быть, окончательную точку обзора, хотя мы и правда совершенно спокойно могли бы остаться и здесь, ведь для самой природы, взятой без нас, всякий вид, в том числе и этот, является окончательным; а когда мы спустились по тропке до уровня озера, до уровня успокаивающего и более прозаичного, откуда зрелище уже не казалось бесконечно, невыносимо прекрасным, Тея остановилась и повернулась лицом ко мне.
