Я качаю головой, не веря, что Марк вообще способен на такие слова. Его логика мне непонятна, да и не хочу её понимать.

— Тебе нужно уйти, — говорю я, голос дрожит, но я уверенно указываю рукой на дверь. — Немедленно.

Он закатывает глаза, но поднимается, одаривая меня неприятной ухмылкой.

— Ладно. Просто потом не приходи ко мне, когда выяснится, что я был прав.

— Просто уходи. Я больше никогда не хочу тебя видеть.

Марк пожимает плечами, молча надевает куртку и направляется к двери. Открыв её, он замирает. Логан уже стоит на крыльце, несмотря на то что до шести ещё полчаса. В руках у него большое блюдо. Он даже не придаёт особого значения присутствию Марка, лишь холодно и отстранённо одаривает его пронизывающим взглядом.

Эмма вся бледная и дрожащая, ярость накатывает на меня, как волна. Желание разорвать её бывшего на куски сжигает мою грудь, но я тут же прогоняю эту мысль, сосредотачиваясь на ней. Я всё видел из окна. Видел, как они спорили. Её лицо – открытая книга.

Сейчас она расстроена и зла, но не на меня.

Когда вхожу, она пытается взять у меня блюдо с запеканкой, но я лишь качаю головой. Она может выронить его в таком состоянии, и это только усугубит её чувство вины. Моя задача – заставить её чувствовать себя лучше, а не хуже.

Снимаю ботинки, балансируя блюдом в руках. Рецепт я нашёл в одной из её сохранённых веток на Pinterest под названием «Лёгкий рождественский ужин». Она добавила его недели две назад, но так и не успела приготовить. Надеюсь, ей понравится

Еда уже холодная – я готовил её несколько часов назад, заранее зная, что захочу понаблюдать за встречей с Марком. Эмма идёт за мной на кухню, когда я ставлю блюдо в духовку, чтобы подогреть. Выставив температуру, я подхожу ближе и обнимаю её. Она на секунду напрягается, но потом, выдохнув дрожащим вздохом, буквально тает в моих руках.

— Мне нравится этот свитер, — тихо говорит она, поглаживая серую шерсть у меня на спине. — Он такой тёплый. Ты такой тёплый.

Я хочу сказать, что куплю ей точно такой же, только её размера. Или, что она может носить мой. Я отдам ей всё, что она захочет.

Но поскольку я не могу говорить, просто мягко отстраняюсь и снимаю свитер, оставаясь в чёрной футболке. Эмма тихо, но удивленно ахает, её взгляд скользит по мне сверху вниз, и улыбка сама расплывается на моих губах. Затем накидываю свитер ей на плечи. Она смотрит на меня с изумлением, затем подносит рукав к носу.

— Он пахнет тобой. Мне нравится, — шепчет она с застенчивой улыбкой.

Что ж, у нас есть кое-что общее. Мне тоже нравится, как она пахнет.

Понимая, что это сработало – она почти забыла о том придурке, – я снова обнимаю её и осыпаю поцелуями макушку. Волосы Эммы мягкие, и пахнут карамелью – запах её шампуня.

— Боже, ты такой милый.

Улыбаюсь, уткнувшись в её волосы, и вдыхаю. Она так идеально вписывается в мои объятия. Что бы ни случилось сегодня вечером, я навсегда сохраню в памяти этот момент. И все другие моменты, которые мы провели вместе.

Потому что я собираюсь рассказать Эмме о том, что слежу за ней. Я расскажу ей всё и… даже не знаю, как она отреагирует. Но я устал лгать.

Через какое-то время она осторожно высвобождается из моих объятий. Напряжение ушло, её глаза сияют, хоть это и глупо, но я горжусь собой.

— Так. Нужно что-нибудь выпить. И у нас есть десерт, — говорит она, доставая тарелку для печенья.

Я достаю тарелки для основного блюда, и мы молча двигаемся по кухне, готовя ужин. Эмма зажигает свечу, которую я подарил. Я наливаю газированную воду в высокие бокалы. Вино пока не трогаю: я хочу, чтобы оба мы были абсолютно трезвы для разговора, который мне предстоит начать.

Когда она пробует первый кусочек запеканки, её глаза загораются.

— Боже, это так вкусно. Я даже не знала, что ты умеешь готовить!

Я беззвучно смеюсь, наблюдая за ней. Она не скупится на похвалу. С каждым восторженным вздохом, понимаю, что никогда не устану смотреть на неё. Видеть её сейчас, через стол, в тысячу раз лучше, чем наблюдать через окно.

После ужина встаю первым, чтобы убрать со стола. Она порывается помочь, но я усаживаю её обратно строгим взглядом. Уборка всегда приносила мне чувство покоя. Есть нечто умиротворяющее в восстановлении истинного порядка, да и я хочу, чтобы она просто отдохнула.

— Мы такие разные, — замечает она с лёгкой улыбкой. — У меня всегда бардак, но в последние месяцы всё выглядит намного приличнее, потому что кто-то приходит сюда и наводит порядок. И оставляет подарки. Я не знаю, кто это.

Моё сердце гулко стучит в груди, но я сохраняю спокойствие, складывая посуду в посудомоечную машину. Мне придётся сказать ей. И, возможно, после этого она выгонит меня и никогда больше не заговорит.

— Но ты всегда такой организованный, даже готовить умеешь. Я, может, и не так хорошо тебя знаю, но уже точно могу сказать, что мы абсолютные противоположности.

Я вытираю руки и, наконец, оборачиваюсь к ней. Её карие глаза полны такого ожидания, что дрожь проходит по спине. Очень хочется отложить этот разговор и просто уложить её в постель, но Эмма заслуживает знать.

Когда я достаю из кармана небольшой блокнот и ручку, она тихо фыркает и кивает.

—Класс. Надо мне тоже купить, чтобы всегда был под рукой.

Я начинаю писать, пока она ёрзает на стуле. Но стоит мне закончить, она быстро говорит:

— Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Выгнув брось, протягиваю ей блокнот, показывая, что написал:

«Эмма, мне нужно тебе кое-что рассказать.»

Мы улыбаемся друг другу, и я жестом предлагаю: Ты первая.

Она поджимает губы и кладёт руки на стол, нервно переплетая пальцы.

— Марк… Он говорил с твоим братом, чтобы узнать о тебе. Это абсолютно неприемлемо. Я выставила его за дверь. Но перед этим он рассказал, что с тобой произошло. В Йемене.

Застыв на месте, я несколько раз моргаю. Это не то, что я ожидал услышать. Беря себя в руки, я спрашиваю:

«Что именно он тебе рассказал?»

— Что ты был вынужден наблюдать, как пытали твоих друзей, но не сказал ни слова. Они не сломили тебя.

Медленно киваю. Эмма внимательно смотрит на меня, пока я объясняю:

«Нас тренировали, чтобы мы могли выдерживать пытки. Поэтому те, кто нас допрашивал, выбрали другой подход. Меня почти не трогали. Меня просто раздевали, морили голодом и заставляли смотреть.

Если я закрывал глаза, их били сильнее. Если отворачивался, их убивали. Но я не мог говорить. Если бы я сказал, что они хотели знать, погибли бы тысячи людей, поэтому я молчал и смотрел на коленях, пока нас не спасли. Но к тому моменты в живых остался только я один.»

— И ты не сказал ни слова до самого конца, — шепчет она, её глаза широко раскрыты. — Ты… Я даже не могу представить. Прости, что узнала об этом таким образом. Это была твоя история, и ты должен был сам рассказать.

Я пожимаю плечами.

«Я бы рассказал. Ничего страшного, что ты узнала это так. Это не секрет.»

— Значит… значит, с тех пор ты не можешь говорить?

Киваю.

«После того, как меня вытащили, мне приказали подробно рассосать обо всём, что случилось. Но я не смог. Я пытался и пытался, пока кто-то не понял, что со мной, и не дал мне ручку и бумагу. Психолог, которого я посещал после, сказал, что это мутизм, вызванный травмой. Физически со мной всё в порядке. Всё дело в голове.»

Губы Эммы дрожат, и она качает головой.

— Не говори так! Это звучит так, будто тебе просто нужно поменять голову или что-то в этом роде. Но это не так. Ох, Логан. Мне так жаль, что это с тобой произошло.

Когда слёзы скатываются по её щекам, я в ужасе качаю головой. Блядь, нет. Она не должна плакать из-за меня.

Всё в порядке.

Я пытаюсь её утешить, но она только качает головой, тихо всхлипывая.

Пожалуйста, не плачь.

Тихий всхлип, почти заглушённый рыданиями. Я закрываю глаза, лихорадочно пытаясь найти способ – хоть какой-нибудь, что могло бы её успокоить.