Моё тело будто налилось тяжестью, постель – такая уютная, и я снова во сне. Передо мной снежный холм, на котором я каталась на санках в детстве. Как-то звуки, что я слышу, незаметно перекочевывают в этот снежный пейзаж.

Я стою на вершине, готовая скатиться вниз, но я уже не ребёнок. И не одна. Мужчина – незнакомец – сидит позади меня, его сильные бёдра обхватывают мои. Он вздыхает мне в ухо, и этот звук такой уязвимый, такой жаркий, что я дрожу.

Снова какой-то звук. Прерывистый стон, за ним – сдавленный, учащённый вдох.

Я сонно моргаю, не сразу понимая, что вижу в отражении на зеркальной двери шкафа – человек ли это или одежда, которую я повесила для понедельника.

Когда я моргаю снова, уже утро, и в спальне стоит тусклый зимний свет. Я улыбаюсь и тянусь в постели, прогоняя странные сны. Уже знаю, что день будет прекрасным.

Сегодня воскресенье, и у меня есть сосед-отшельник, которого пора вытянуть из его раковины.

Я приклеился к окну, наблюдая за Эммой в поисках признаков беспокойства или страха, но она кажется абсолютно счастливой, спокойно занимаясь своими утренними делами с широкой улыбкой на лице. Я расслабляюсь и глубоко выдыхаю. Это был первый раз, когда я дрочил в её спальне, пока она сама была там, и на мгновение мне показалось, что она вот-вот проснётся.

Я не прекратил, даже если бы она проснулась. Было слишком приятно, чтобы останавливаться.

Покинув её дом, я проспал, наверное, всего часа три, прежде чем снова был на ногах… наблюдая, наблюдая, наблюдая. Это становилось навязчивой потребностью, и я уже ненавидел начавшийся день, потому что в нём было ещё столько часов, которые отделяли меня от возможности оказаться с ней в одной комнате.

Я достал пару трусиков, которые украл вчера вечером из её корзины для белья. Простые, чёрные, с отделкой из кружева, но с виду кажутся удобными. Эмма не носит всякие там сексуальные комплекты, но её нижнее бельё всё равно сводит меня с ума. Они пахнут ею, и я зарываюсь в них лицом, делая глубокий, удовлетворённый вдох.

Блядь.

Желание, которое я не смог сдержать прошлой ночью, вернулось с удвоенной силой, наполняя тело жаром. С каждым днём оно становится всё сильнее. Мысли о ней, желание её – раньше я мог контролировать эти порывы, но теперь… уже не могу.

И безрассудное поведение прошлой ночью – лучшее тому доказательство.

Я прижимаю бинокль к глазам, наслаждаясь видом того, как она танцует по кухне в одной лишь огромной футболке и обтягивающих шортах, а её волосы – настоящая буря кудрей. Плита включена, но я не заметил, когда она начала готовить, поэтому не знаю, что там в духовке. Но по тому, как она светится, очевидно, что это что-то, что делает её счастливой. А счастливая Эмма… чёрт, она просто невероятно прекрасна.

Свободной рукой я расстёгиваю молнию и наматываю трусики на свой твёрдый ствол. Вчера ночью мне пришлось вести себя тихо в её спальне, но здесь она меня не слышит. Никто не слышит, и это расслабляет зажатое горло ровно на столько, чтобы я мог издавать звуки, хотя и не могу говорить.

Едва пальцы крепко прижимают к члену ткань, я громко стону. Звук первобытный, наполовину безумный, наполовину болезненный.

Это не принесёт мне желаемого облегчения, но я всё равно продолжаю. Рука грубо и быстро двигается вверх-вниз, пока я наблюдаю за своей прекрасной соседкой. Она перестаёт танцевать и наклоняется к духовке, её задница точно в моём поле зрения, и я стону, толкаясь себе в руку.

Охренеть. Она совершенна. И что бы я ни делал для неё, сколько бы ночей не провёл, наблюдая за ней, я никогда не получу привилегию быть рядом так, как мне хочется.

Это всё, что мне доступно. Дрочить, пока я тайно наблюдаю за ней, воруя бессмысленные кусочки близости, которые ничего не значат для неё, для мира и для меня, убегая каждый раз, когда она говорит «привет».

Этого всегда будет мало.

Оргазм выходит каким-то бесцветным, хоть и горящий желанием, когда струи спермы пропитывают трусики, что я украл. Я стою там, прижимая бинокль к глазам так сильно, что на коже останутся следы. Тело сотрясают судороги от тяжёлых вдохов, полных напряжения и страсти.

Парадоксально, но я хочу, чтобы Эмма увидела меня сейчас. Хочу, чтобы она знала, что делает со мной.

Но я не переступлю эту черту. Пока я скрываю то, чем занимаюсь, она может жить в неведении, в покое. Я не разрушу её доверие и счастье, объявив о себе.

Кладу трусики Эммы в стиральную машину и мою руку, глядя на своё отражение в зеркале. Голубые глаза смотрят на меня, и я пытаюсь улыбнуться. Получается криво, неровно, и, откровенно говоря, немного пугающе. У меня есть шрам в уголке рта, который тянет губы вниз. Он выглядит уродливо, и, хотя мне больше всего в жизни хотелось бы просто улыбнуться Эмме, я знаю, что не должен.

Когда я возвращаюсь к окну, она вытаскивает противень с золотистыми маффинами, и у меня текут слюнки. Время от времени я вижу, как она печёт и знаю, что это делает её счастливой, но внезапно я ощущаю, как сильно хочу один из этих кексов. Она сделала их с любовью, как и всё, к чему прикасается, и я хочу хоть капельку этой любви для себя.

Эмма ставит противень на кухонный стол, и выходит из комнаты, а я сражаюсь с внезапным желанием просто пойти и взять один. Не знаю, что она собирается с ними делать: может, оставит в приюте или раздаст детям, которых встретит сегодня. Вот только когда я приду к ней сегодня ночью, ни одного уже не останется.

Не понимаю. Меня никогда ещё не охватывала такая дерзость. Я не могу пробраться туда, пока она ещё дом, бодрствует и осознаёт всё происходящее. К тому же, даже если она меня не увидит, она точно заметит, если один маффин исчезнет. А я не хочу, чтобы она волновалась или заподозрила что-то.

Мой компьютер издаёт звуковой сигнал, и я спешу к нему, зная, что это программа оповещает о новом сообщении, которое пришло Эмме.

Мой желудок сжимается от холода, когда я вижу это имя. Марк – бывший Эммы, с которым она рассталась год назад, когда он уехал работать во Флориду. Всё прошло мирно: они оба решили, что не справятся с отношениями на расстоянии.

Я знаю это, потому что провёл глубокий анализ её прошлого после того, как взломал аккаунт Эммы в соцсетях. Я знаю имена всех её бывших парней, её увлечения, равно как и любимые блюда, книги и фильмы. Уверен, что знаю её гораздо лучше, чем этот Марк, но всё же, ей пишет он, а я лишь беспомощно таращусь на сообщение, ощущая, как ненависть расползается по всему телу.

Внезапно мне приходит мысль: Я мог бы его убить. Связать и утопить в озере. Она бы никогда не узнала. Никто бы не нашёл его до весны.

Когда на экране появляются три точки, показывающие, что она отвечает, всепоглощающая ревность заставляет меня сжать кулаки, хотя я и пытаюсь заставить себя дышать спокойно.

Правда в том, что я сам себя немного испугал. Даже в армии я никогда так хладнокровно не думал об убийстве людей. Конечно, я должен был быть готов отнять жизнь, и я это делал, но всегда по долгу службы.

А сейчас, когда я на мгновение представляю, как топлю Марка на дне озера, меня охватывает странное удовлетворение, смесь удовольствия и некой зловещей радости.

Потому что, если я устраню его, он не заберёт у меня Эмму. Это тревожит меня. И в этом какая-то новая сторона моей одержимости.

Компьютер снова пикает, и я возвращаю внимание к переписке, дыша как можно медленнее, чтобы сдержать монстра, который просыпается в груди.

Плечи опускаются, и меня затапливает облегчение, гнев и ревность отступают. Становится ясно, что Эмма не хочет встречаться с ним наедине. Он же, в свою очередь, явно жаждет этого. Напряжение снова заползает в меня, когда я снова подхожу к окну. Она сидит на кровати, держа в руках телефон. Я сосредотачиваюсь на её выражении. Эмма хмурится. Переживает или расстроена?