— Но я в порядке, — добавляю после паузы, стараясь успокоить и его, и себя. — Я, наверное, больше не усну сегодня. Но не думаю, что они вернутся. Кто бы это ни был, они убежали сразу же, как только я проснулась. Не думаю, что они хотели мне навредить. Не знаю. Всё это так странно. В общем, спасибо что побеспокоился обо мне. Пожалуйста, не переживай из-за этого.

Связь прерывается, а в следующее мгновение раздаётся звонок в дверь.

Он пришёл.

Вина разъедает меня изнутри. Я напугал её, и от этого всё только хуже, ведь она была так добра ко мне. Но когда её голос шёпотом произнёс моё имя во сне, охваченном страстью… Я не смог сдержаться. Это было самое лучшее и одновременно худшее, что когда-либо случалось со мной.

Лучшее – потому что теперь я знаю: она хочет меня. И худшее – потому что больше не смогу себя контролировать. Я думал, что сумею уйти, сделав всё, чтобы ей было лучше без меня, но это оказалось иллюзией.

Я – сломленный, жалкий человек, готовый на всё, лишь бы заполучить её, хотя она заслуживает кого-то во сто крат лучше.

Цепь лязгает о дверь, замок щёлкает в тишине морозной зимней ночи. Ключ от её квартиры всё ещё лежит в заднем кармане моих брюк, обжигая кожу осознанием вины за все эти манипуляции с той стороны.

— Ты мог не приходить, — говорит Эмма, открывая дверь, её плечи подрагивают от холода. — Но спасибо.

Она отступает в сторону, и я захожу, внимательно оглядывая её. Лицо бледное, пальцы дрожат, цепляясь за манжету пижамы. Она в тёплом зелёном комплекте: длинные штаны, верх застёгнут на все пуговицы до самого горла.

— Всё хорошо, — уверяет она, слабо улыбаясь, пока я всматриваюсь, пытаясь заметить признаки страха или боли. — Ничего страшного не случилось. Я даже не видела никого, только слышала хлопки дверей. Разбили зеркало, но ничего не пропало. Если это был грабитель, то ужасно неудачливый.

Я киваю, снимая ботинки, а Эмма закусывает губу и приглашает меня в гостиную. На столе лёгкий беспорядок – кружка, грязная тарелка, фантик от конфеты – и я, не задумываясь, начинаю всё собирать. Я привык убираться у неё дома, когда прихожу.

— Не нужно, — тут же говорит она, выхватывая посуду из моих рук. — Я сама. Может, чаю? Или чего-нибудь покрепче? Сейчас покажу, что у меня есть.

Я следую за ней на кухню, где она достаёт бутылку вина и бутылку рома. Фыркнув, мягко веду её к стулу и осторожно надавливаю на плечи, пока Эмма не садится.

— Что ты делаешь? — спрашивает она. — Ты мой гость, хотя бы чаю дай мне сделать.

Я поднимаю брови. Сиди.

Она выдыхает, но соглашается:

— Ладно. Думаю, я заслужила, чтобы со мной немного понянчились.

Я улыбаюсь ей, одобряя это решение. Хорошая девочка.

Спасённая ею кошка выбирается из пушистого лежака и трётся о ноги Эммы, довольно мурлыча. Она расслабляется, наклоняется и гладит её.

— Прости, что разбудила тебя, малышка.

Испытывая угрызения совести, я нарочно открываю не те шкафчики, будто не в курсе, где у неё хранятся кружки и чай, хотя знаю эту кухню как свои пять пальцев. Завариваю нам двоим большой чай из коробки с рождественским узором, которую я подарил ей, подслащиваю мёдом и добавляю щедрую порцию рома. Эмма восхищается:

— Два в одном. Гениально!

Мы возвращаемся в гостиную, она устраивается на диване, поджав ноги. Я укрываю её пледом – тем самым, цвета павлиньего пера, который купил пару дней назад. Она его обожает.

— Перестань, я не ребёнок! — смеётся она.

Я лишь пожимаю плечами, пододвигая журнальный столик поближе, чтобы ей было удобнее дотянуться до чая. Ставлю коробку с салфетками поблизости, если вдруг она захочет поплакать. Убедившись, что всё для неё подготовил, усаживаюсь рядом. Не слишком близко, оставляя на всякий случай между нами пространство.

Её тёмные, серьёзные глаза встречаются с моими.

— Спасибо, ты мне так помог, — тихо произносит Эмма, голос чуть дрожит. — Ты сделал для меня даже больше, чем я могла ожидать от кого-либо из близких. И я должна быть честной… Я… кажется, перед тем как всё случилось, видела непристойный сон. Про тебя.

Я это уже понял. Но услышать, как она сама в этом признаётся… это ещё лучше, чем слышать, как она шепчет моё имя во сне. Я сглатываю, придвигаясь чуть ближе. Расскажи мне.

Эмма опускает взгляд, смущённо смеётся:

— Знаю, мы только познакомились. Но ты… ты правда мне нравишься. И сильно.

Эти слова как удар молнии. Сердце начинает бешено колотиться, а когда она смотрит мне в глаза, немного робко, но с вызовом, я теряю контроль. Придвигаюсь ближе, взгляд прикован к её губам. Она нервно облизывает их, дыша всё быстрее.

Я хочу сказать ей, какая она красивая. Как она совершенна. Как всегда буду её защищать. Но слова застревают в горле. И вместо этого тянусь к ней, обнимаю её затылок и шепчу всё это в губы через поцелуй.

Её дыхание перехватывает, и в этот прекрасный, пугающий момент Эмма не отвечает на мой поцелуй. Я уже был готов отстраниться, но она пальцами цепляется за мою руку, а губы с нежностью и сладким желанием прижимаются к моим.

Понимаю, это всё неправильно, и даже безумно. Я – тот, кто напугал её сегодня ночью, кто вломился в дом и наблюдал, как она спит. А ещё я – тот, кто пришёл утешить её. И если бы она знала правду, то, вероятно, посчитала бы, что я всё это подстроил, чтобы воспользоваться её слабостью.

Не думаю, что это был мой изначальный план. Во всяком случае, не сознательно. Сбежав оттуда, чтобы не быть разоблачённым, я из темноты своего дома следил за тем, что она сделает. Она выглядела такой сломленной, такой уязвимой, дрожа в своей разрушенной спальне, глаза были так широко раскрыты от ужаса.

И всё было по моей вине. Я должен был что-то сделать, чтобы исправить это.

Но исправляет ли мой поцелуй ситуацию или только усугубляет её? Возможно, стоило остановиться, дать ей время и возможность всё обдумать, но я не смог. Это слишком прекрасно, чтобы прекращать. И кажется, ей тоже нравится такое отвлечение. Если она никогда не узнает, что я сделал, то и больно ей не будет. Так что, можно считать такой ход приемлемым.

Эмма ложится, увлекая меня за собой. Одеяло соскальзывает на пол, скинутое нашими нетерпеливыми руками, которые хотят избавиться от любых преград на пути к новой, волнующей близости.

Я нависаю над ней, впиваясь в мягкие губы признаниями, которые не могу произнести вслух. Её руки цепляются за мою спину с собственнической страстью. Наши языки двигаются в идеальной гармонии, и я тихо вздыхаю, подавляя стон удовольствия. Издавать звуки сложно, но всё-таки проще, чем говорить – особенно когда я один или когда она спит.

Эмма же, напротив, не стесняется. Её стоны становятся всё громче, смешиваясь с мягкими вздохами наслаждения. Она закидывает одну ногу мне за спину, притягивая ближе. Даже больно от того, какой я твёрдый, просто лишь целуя её. И когда она шёпотом произносит моё имя из губ в губы, я не могу сдержаться, мои бёдра движутся вперёд сами по себе.

Твёрдая плоть упирается в её мягкое бедро, и она отвечает на это поощрительным стоном. Мой поцелуй становится яростным, жадным, я снова подаюсь вперед бёдрами, не обращая внимание на одежду и забыв обо всём, кроме её близости. Это блаженство, чистое и неподдельное. Её руки обнимают меня, тело тесно прижимается к груди, а издаваемые ею звуки становятся всё пронзительнее, всё выше.

Я больше не могу дышать, не могу думать. Мой язык проникает глубже в её рот, движения бёдер становятся резче, неудержимее от растущего удовольствия. Я знаю, что произойдёт, и не останавливаюсь. Я готов взять всё, что Эмма готова мне отдать.

— Пожалуйста, — шепчет она. — Пожалуйста, да, о... Боже…

Она умоляет, и я не могу ей отказать. Моя рука неуклюже скользит вниз по её телу, пробираясь между нами, находя её безумно мокрой даже сквозь одежду. Я даже не помню, когда последний раз делал что-то подобное, но её шёпот и стоны ведут меня, и вскоре я нахожу правильный ритм прикосновений. Её бедра начинают двигаться навстречу моей ладони, а я сам, потерянный в экстазе, трусь об её бедро.