Дело в том, что снага по-другому устроены в этом плане. Мы ближе к животным, нам вообще не нужны прелюдии эти все. Все должно быть просто, а главное — взаимно. От запаха возбужденного партнера мы заводимся мгновенно — это как удар электричеством через все тело, только чертовски приятный. И после этого уже до смерти хочется без затей совместить то, что совмещается, и урвать у матери-природы гормональное вознаграждение за попытку передачи генов. Урвать, что характерно, на халяву — глупенькая природа про контрацепцию ничего не знает.

Но я еще помню, как это — быть человеком, и стараюсь с пониманием относиться к попыткам Алика установить вот эту… эмоциональную близость, что ли. Даже когда трахаться хочется почти до боли, как, например, теперь… Ладно, вроде прилично поцеловались, можно уже спросить:

— К тебе?

— Нет, — Алик загадочно улыбается. — И не к вам в мастерскую, не сразу, по крайней мере. Я хочу тебе кое-что показать. Тут недалеко. Доверься мне.

Давлю чуть не сорвавшееся с губ «да чего я там не видела». Наверное, Алик прав… Встречаемся мы урывками, ради перепихона — иногда основательного, но чаще, честно говоря, быстрого. Человеку этого недостаточно… Наверно, парню хочется секса в необычном месте. Можно пойти навстречу, не так уж много я для Алика делаю. Ничего, если честно, я для него не делаю.

Выдавливаю улыбку. Алик берет меня за руку — его ладонь слегка потная, он волнуется. Идти, по счастью, недалеко — всего-то пару кварталов в горку. Заходим в подъезд обычной четырехэтажки — кодовых замков здесь не существует как явления. Поднимаемся по разрисованной граффити лестнице. По запаху понимаю, что Алик нервничает. Черт, а я уверена, что это вообще о сексе? Вдруг… ловушка? «Доверься мне»… Мясник из кожи вон лез, чтобы меня заполучить, но он по крайней мере пытался сделать это честно на свой манер; а вдруг нашелся не такой щепетильный претендент? Мешок на голову и… Нет, конечно, так просто меня не взять, но мало ли на Тверди всяких фишечек, о многих я наверняка даже не знаю. Алик… вроде хороший парень, но ему же деньги на учебу нужны…

Алик распахивает люк, ведущий на крышу. Протягивает мне руку. Спрашиваю:

— Что там?

— Увидишь.

Нет, вроде бы запах не меняется, нервозность не нарастает. Глупо будет сейчас разворачиваться и уходить. Захотят — догонят. Да и вообще, Алик же знает, где я живу и работаю… Если за мной придут туда, то еще зацепят кого-нибудь… Проще уж встретить угрозу на крыше, в лучших традициях низкобюджетных боевиков.

Принимаю его руку — из вежливости, карабкаюсь я лучше, чем он — и поднимаюсь на крышу. Здесь свежий ветер с моря и вид на половину города, подернутого сумерками. Корабли на рейде мигают зелеными и красными огнями. Окна жилых домов одно за одним загораются теплым светом. Горизонт обрамлен смутными силуэтами далеких холмов.

Красиво… И да, никого, кроме нас. Все-таки не ловушка. Но что тогда?

Алик широко улыбается и поднимает большой эмалированный таз. Под ним на белой клеенке — бутылка вина, пара граненых стаканов, виноград, магазинная нарезка сыра в пластиковой упаковке… и свечи. Честное слово, настоящие восковые свечи — и Алик их зажигает.

Отступаю к люку:

— Аль, ты же сам говорил, что мы не будем делать это сложным!

— Я знаю, что я говорил! Но все ведь… меняется, Соль. Давай просто… побудем вместе.

Замираю, не в силах ни подойти к нему, ни отступить к люку. Похоже, ловушка все-таки, пусть и не того рода, что я ожидала. Алик… наверное, я отношусь к нему… потребительски. Я не дурачусь, чтобы получить повод смеяться от одного только счастья, что он рядом. Мы не гуляем, держась за руку, не беседуем по душам, не читаем вместе любимые книги — страничку я, страничку он… даже не пишем друг другу ничего за рамками «сегодня у тебя или у меня? во сколько?» Алик безусловно всего этого заслуживает! А вот я… я не готова.

В прошлой жизни я верила, что любовь к мужчине, отношения с ним — главное в жизни женщины.

И эта вера слишком дорого мне обошлась.

— Я помню, что я говорил, — отчаянно повторяет Алик. — Дурак был тогда, что ж теперь. Но ведь многое с тех пор изменилось. Соль, ты классная, крутая… и правда многое для меня значишь. Но пойми, я же не игрушка из магазина для взрослых. Мы могли бы…

— Нет, Аль. Мы не могли бы. Я не… ладно, не важно. Прости. Я пойду.

Разворачиваюсь и ныряю в лестничный люк. Перепрыгиваю через перила, чтобы сбросить мышечное напряжение. Выхожу из подъезда. Здесь пахнет уже не морем, а помойкой, подгоревшими котлетами из чьего-то окна и кошачьей мочой.

Смахиваю слезы и иду домой.

— Вот тут, на столе, вчера лежал шнурок, — в мелодичном голосе Токс явственно сквозит раздражение. — Ты случайно не знаешь, где он может быть?

— Э-м-м… Совершенно не нужный никому черный шнурок?

— Очень нужный кое-кому черный шнурок. У кое-кого на нем штаны держатся.

С появлением Дома Токс перестала наконец донашивать старый хлам и прикупила несколько шмоток в «Голым не останешься». Надо ли говорить, что на ней они смотрятся как топовая коллекция от кутюр, хотя на ее длиннющие ноги и тонкую талию там ничего и не нашлось по размеру. А вот качество шмотья… на уровне «Голым не останешься»; в названии магазина явственно не хватало добавки «пока швы не разойдутся».

— Ну, слушай, шнурок валялся тут с таким гордым, независимым, никому не нужным видом… Ленни им вчера какие-то шлейфы в системнике подвязал. А ты, кстати, не знаешь, кто вчера опять извел весь шампунь на свои дивные эльфийские локоны?

Минут десять я ищу для Токс другой шнурок, а она укладывает мои грязные волосы так, что они почти не выглядят свалявшейся паклей. Смотрю на часы в мобильнике:

— Так, если мы не выйдем прямо сейчас, то троглодиты проснутся и сожрут воспитательниц. Это будет невыгодно, мы им только вчера зарплату выплатили…

Вяло переругиваясь, наскоро собираемся и спускаемся по лестнице. Токс выходит раньше меня — я едва не врезаюсь ей в спину, потому что она застыла столбом. Спинным мозгом чувствую, что улица стала… другой, но не сразу понимаю почему.

Она шествует к нам по середине проезжей части — разумеется, ни одному водителю электромобиля даже в голову не придет сейчас здесь ехать, это их проблема, как они будут искать обходные пути. Родной до боли растрескавшийся асфальт словно бы преобразуется под ее ногами то ли в мягчайший из ковров, то ли в нежнейшую из трав — хотя вроде бы остается прежним. Панельки таращатся глазами окон в благоговейном ужасе. Здесь никогда не было никого подобного… и не должно быть.

Женщина… не уверена, что тут вообще подходит это слово, она больше похожа на языческую богиню, на персонификацию прекрасной и неумолимой стихийной силы… ну, в общем, она явно направляется к Токс и говорит:

— High Lady Toktoriel, Silver Star of Inis Mona. Have you been doing well all these days?

(Высокая леди Токториэль, Серебряная Звезда Инис Мона. Как поживала ты все эти дни?)

Слова любезные, и даже на губах что-то вроде улыбки — но под этим всем, как бурное течение под тончайшим льдом, кипят чувства, природа которых мне не ясна. Но это… недобрые чувства.

Голос Токс звучит сдавленно:

— High Lady Irendis, with all due respect, you shouldn’t be here. Sakhalin is forbidden for our kind… your kind. (Высокая госпожа Ирендис, при всем уважении, тебя не должно здесь быть. Сахалин запретен для нашего рода… твоего рода.)

Часто моргаю. Кажется, все-таки это просто женщина в изысканном дорожном платье… эльфийка, друидка. Невероятной красоты, как и все они. Но что-то в ней есть кроме высокой груди, тонкой талии, белокурых локонов и всего этого набора клише, любимого маркетологами… нездешнее совершенно. Словно бы отпечаток света, не похожего на любой из тех, что возможны в физическом мире.

И внутри этого света змеится тьма. Великолепно очерченные губы изгибаются в зловещей улыбке:

— There is no power in any of the worlds that can forbid a mother to grieve for her only son. I’m not sure if you’ve been informed of his dying wish. Do you know what it was? (Ни в одном из миров не существует силы, которая способна запретить матери скорбеть по единственному сыну. Не уверена, что тебя информировали о его предсмертной воле. Знаешь, в чем она заключалась?)