— Уже два года я слежу за работой в Хопёрске по отчётам Кораблёва и сталкиваюсь с такой аномалией впервые! — заявил он, когда мы завернули во двор.

— С какой аномалией, Филипп Артурович? — не понял я.

— С вами, Алексей Александрович, — усмехнулся он. — Ещё ни один лекарь отсюда не пытался предложить что-то новое. Такое впечатление, что вам работы мало.

Так, а вот это уже хотя бы отдалённо напоминает конструктивную беседу.

— Не в количестве работы дело, а в её качестве, — поделился своим мнением я. — Мне хочется, чтобы лекарскую помощь могли получить все люди. И те, кто болеют дома, и те, кто может прийти сам. И городские жители, и сельские.

— Ну и фантазёр вы, господин Мечников! — усмехнулся Ловицкий. — Неужели вы не понимаете, что это невозможно?

— Вот сейчас мы с вами и узнаем, возможно это или нет, — заключил я, и вставил ключ Решетова в замочную скважину.

Пожилые лекари жили в маленьком, но уютном домишке почти в центре Хопёрска. Из окна открывался красивый вид на озерцо. Только из-за водоёма комаров тут немерено! Да и на работу, наверное, тяжело супругам ходить. Эта улица находится в низине, поэтому подниматься по ней и здоровый мужчина может устать, не говоря уже о Решетовых.

— Клавдия! — крикнул я. — Не пугайтесь! Это лекари. Нас Василий Ионович прислал!

Отчества Клавдии я не знал, да и обращаться по местным обычаям я к ней должен исключительно по имени. Повитухи не владеют лекарской магией. Обычно ими становятся простые крестьянки, которые получают знания о родильном деле по материнской линии. Другими словами, это тоже потомственная профессия.

— Время пошло, Алексей Александрович, — прошептал мне Ловицкий, а зачем я услышал щелчок и монотонное тиканье.

Что это у него? Секундомер? А Филипп не шутил. Он решил подойти к делу со всей серьёзностью. Но его вызов я уже принял, так что не стоит тратить время попусту.

Быстрым шагом я прошёл в спальню, где лежала пожилая женщина.

— Ох, господин Мечников, слава богу, что это вы, — вздохнула она. — Я боялась, что придёт Эдуард Семёнович.

Не больно-то Родникова в этом городе жалуют. Но, если учесть, что большую часть рабочего дня он дрыхнет в смотровой — ничего удивительного в этом нет.

Кстати… Точно, нельзя, чтобы кто-то из моих коллег проболтался Ловицкому о событиях последних дней. Если ему домашние вызовы сложно втемяшить, то о сердечно-лёгочной реанимации лучше вообще пока что молчать. Остальные нововведения стоит рассказывать Саратову только после того, как орден лекарей начнёт мне доверять.

— Василий Ионович сказал, что падать вы стали, ослабели совсем, — сказал я. — Хочу услышать из ваших уст, как всё началось?

— Ох, сынок… — вздохнула она и тут же осеклась. — Простите, господин Мечников. По привычке вас так назвала, всё-таки молоденький вы ещё.

— Ничего страшного, — помотал головой я. — Обращайтесь, как удобно. Главное, расскажите суть.

— Да уже несколько месяцев меня этот недуг тревожит, — ответила Клавдия. — Сначала пошатывать меня начало, в глазах темнело. А потом и вовсе падать начала.

— Так… — кивнул я. — Что-то ещё?

— Да не помню я, если честно, — ответила женщина. — Совсем забывчивая стала. Мой-то супруг хорошо держится, ум у него крепкий. А моя дурная голова даже день недели уже удержать не может.

— Десять минут осталось, — прошептал мне Ловицкий.

Тьфу ты! Как муха назойливая жужжит у меня перед ухом! Что ж за нравы такие у местного ордена лекарей?

Я принялся прощупывать ноги женщины, затем руки и тело. Чувствительность нигде не пропала. И шевелить конечностями она могла без особого труда.

Значит, нарушения мозгового кровообращения не было. По крайней мере, острого. Не инсульт — уже хорошо. Но и болезненности нет. Можно было бы списать на радикулит и старый добрый остеохондроз шейного и поясничного отделов позвоночника. Но спина у Клавдии не болела, даже когда я прожимал околопозвонковые точки.

— Вижу, что руки-ноги у вас работают, как надо, — подметил я. — Значит, падаете вы из-за головокружения.

— Верно, сынок, всё работает кроме головы! — усмехнулась она.

Теперь всё понятно. Диагноз простой, просто о нём пока что мало кому известно.

— Пять минут, Алексей Александрович, — предупредил Филипп Ловицкий.

Это заболевание в девятнадцатом веке, скорее всего, именуют одним простым словом.

Старость.

И некоторые не особо образованные врачи из моего мира даже в двадцать первом веке списывают всё на преклонный возраст. Но это не совсем верно.

Болезнь, которой страдает Клавдия, носит название «ХИГМ». Хроническая ишемия головного мозга. С возрастом сосуды становятся слабыми, забиваются атеросклеротическими бляшками. Кора головного мозга перестаёт адекватно кровоснабжаться. Отсюда и вытекают головокружение, слабость, забывчивость и прочие «прелести» этого заболевания.

Полностью излечить его невозможно. «ХИГМ» настигает почти каждого человека, дожившего до её лет. Однако его можно ослабить.

Я положил руку на лоб пожилой женщины и мысленно прочитал команду.

«Расширить спазмированные сосуды головного мозга, улучшить кровоток. Пусть бляшки распадутся».

Затем спустил руку и положил ладонь под правое межреберье — туда, где находилась печень.

«Снизить выработку холестерина в печени».

Фактически я только что сымитировал лекарской магией функцию «статинов». Эти препараты в моём прошлом мире назначают больным с атеросклерозом, чтобы подавить синтез холестерина. Только эти таблетки довольно токсичные, а моя магия побочных эффектов не даёт.

— Готово, — заключил я. — Попробуйте медленно присесть. Эффект не моментальный, но уже сейчас вы должно почувствовать себя лучше.

Клавдия поднялась, упираясь на моё плечо, и удивлённо осмотрелась по сторонам.

— И вправду, больше не кружится! — обрадовалась она. — Чуть-чуть совсем! Не так, как раньше. Алексей Александрович, спасибо вам большое! Вы ж меня практически с того света достали…

Отчасти она была права. Если бы состояние сосудов ухудшилось, со временем Клавдия бы пережила свой инсульт. И что особенно страшно — женщина могла умереть от такого состояния.

— Напоследок, настоятельная просьба, — произнёс я. — Жирное, жареное, острое не кушать. Солёным тоже не увлекаться. Как дальше вас лечить, я передам Василию Ионовичу. И по дому бегать не рекомендую. Пока что ложитесь, не нагружайте организм после длительной болезни.

Я уложил Клавдию и вышел с Ловицким на улицу. Запирая дверь, заметил, что мой новый начальник молча смотрит в одну точку и даже не пытается что-то сказать.

Странно, секундомер больше не тикает.

Я взглянул на циферблат и заметил, что время остановилось ровно на пятнадцати минутах. Не может быть такого… Я потратил лишние пять минут на то, чтобы поднять Клавдию и рассказать о будущей схеме лечения.

— Филипп Артурович, чего ж вы замолчали? — поинтересовался я. — Что? Не уложился я в ваш график?

Да и чёрт бы с ним! Зато человеку помог. Плевать я хотел на эти дурацкие стандарты и испытания. Жизнь человека превыше всего.

— Да нет, господин Мечников, — очнулся Ловицкий. — Вот, видите? Ровно пятнадцать минут. Ваша взяла — успели.

Мы выдвинулись назад — к амбулатории. Какое-то время Филипп молчал. Только я никак не мог понять, что его так шокировало. И почему он солгал мне? Я ведь по недоброму блеску его голубых глаз понял, что он изо всех сил хочет меня завалить.

— Филипп Артурович, что происходит? — прямо спросил я. — Вы остановили секундомер раньше времени. Не нужно меня обманывать. Спор — есть спор. Не нужно мне поддаваться — это оскорбительно.

— Я не поддавался вам, Алексей Александрович, — тихо ответил он. — Просто понял, что спор был нечестным с самого начала. Я… Не должен был задавать такие условия.

Да что ж с ним такое? Ловицкого будто подменили. Только что он, задрав нос, бросался нравоучениями и обзывал меня аномалией Хопёрской амбулатории.