Я знаю актёра, он и пьёт и курит, и за здоровьем особо не следит. Он, правда, подтягивается на турнике, поскольку в театре всё-таки турник есть. Но в его хрипотце и правдивой усталости живёт глубокая мужская душа, и говорит, и поёт он самым индивидуальным, самым узнаваемым голосом. Ведь в голосе, как и на теле, остаются свои шрамы. А сейчас в моде красивые и не очень татуированные люди. Они поют «татуированными» голосами, прячась за изобразительную манерность. Но это пройдёт, голоса «вырастут» и пленят нас своей неподдельной глубиной, которой зазвучат песни нового поколения.

Они будут задаривать тебя. Они будут источать поверхностные флюиды своей любви, будут пытаться подкупить, завлечь, подсадить, будут панибратствовать, будут очаровывать. Но ты стой, сынок, ты будь в своей устойчивой автономии, потому что ты есть корпускул, ты – атом, сынок Ты сам себе планетарно-философский кирпич. И даже вэдэвэшник не перешибет тебя башкой в начале августа во дни фонтанных струй.

Давай начнём сначала. Вот есть азбука, и начинается она с атомной буквы «А». Но мы не будем вдаваться в эти дурацкие азбуки, которые из школы из нашей. Нас интересует азбука, которая приедет к нам из недр Ленинской библиотеки в специальном вагончике прямо из покоев царевича Алексея Петровича, которую специально в Божью Славу и для Царя Петра написал монах Карион Истомин. Ну помнишь, в школьном календаре, сынок, там на каждой странице есть эти убогие рисунки, понятные каждому ребёнку. Но мы с тобой сынок не дети.

Смотри, что нарисовано у Кариона Истомина. Смотри, сколько неизвестных слов на букву «А», которых и я-то не знаю. Вот «алектор» – обыкновенный петух на пригорке, так он назывался в старину, вот «аранакоза» – похожий на орангутанга зверь, ведь фотографий не было, и образы диковинных животных, львов и китов – все они передавались из уст в уста и умножались на образ дракона или демона. «Аранакоза» – ты только послушай, как это прекрасно звучит. А вот Адам возносит молитвы Богу. Знаешь, сколько прожил Адам? Недавно от отца Леонида узнал – 33 года. А вот ещё на «А» – крылатое чудовище аспид, вот выглядывает «априлий-месяц», а вот подобные атомам сферические «Арес» и «Афродита» – старые название Марса и Венеры.

Все эти буквы, все эти слова сложатся в тебе, ты вырастешь на них, как арбуз вырастает за сезон, и станешь каким-нибудь дядькой. Крепким, как дядя Вова Белов, например.

История, сынок. Едет дядя Вова Белов, с которым мы обычно много вина можем выпить, который даже когда-то атомной станцией управлял, едет он договариваться в Афганистан. Договариваться по поводу прокладки линии высоковольтных передач с афганцами. Он берет с собой две бутылки виски, потому что это, сынок, лучшая взятка для афганского чиновника, который сидит на подушках, и ему прислуживают пацаны в костюмах Gucci и резиновых тапках Adidas на босу ногу. Вот он там договаривается и едет дальше в город Кабул, и везут его в ночь трое афганцев на упоротом «мерсе». А дядя Володя наш на языке фарси немного разговаривает и понимает. И вот едут они по дорогам афганским, и дядя Володя слушает их разговор. И понимает он, что они обсуждают суммы денег, которые нужно кому-то отдать. Складывают, делят чего-то. А солнце садится, и вокруг всё темнее, и мысли дяди Володины все сумрачнее да угрюмее. И доходит вдруг до него, что речь идёт о нём, чтобы посадить его в яму-зиндан, а потому выкуп требовать за него, русского-«шурави», голубоглазого, умного и доброго медведя.

Он начал думать: тут крепкий один и два дрища, если остановиться на «пописять», то можно их раскидать, а дальше как пойдёт. Уж больно в яме-зиндан не хотел сидеть дядя Володя. И собрал он в кулак всю атомную волюшку, а смысл её в том, чтобы никуда не спешить. И вот он опять вслушивается в речь фарси своими медвежьими ушами, и слышит он слова «жених», «невеста», потом слово «праздник», и наконец доходит до него, что тема разговора касается свадьбы, и обсуждают они калым – выкуп за невесту жениха.

Так наш дядя Вова не произвёл свой ядерный взрыв и расслабился.

Не торопись, сынок, не торопись, родной. Это важно.

Вот на атомной подводной лодке в Мурманске сидел однажды дядя Джон – который теперь носит длинные волосы и стихи пишет. Евгений Анатольич он по паспорту. Он очень огненный мужик, его даже писатель Аксёнов любил и просил пить коньяк, вместо себя, потому что Аксёнову было нельзя.

Так вот, сидит он однажды на вахте в Мурманске в самом начале 80-х годов и читает суперзапрещенную в те годы книжку самиздатного Солженицына. Пульт, лампочки и эти листы, на машинке отпечатанные, и тишина, и глубокая ночь. И ракеты в боевом отсеке с ядерными боеголовками. Но вдруг дверь открывается, и входит командир лодки, и с ним сам начальник штаба флота – внезапная ночная проверка атомного объекта.

– Что вы читаете, товарищ вахтенный?

Немая сцена. Супер запрещенная книга. За которую просто в тюрьму садят. Скандал, ядерная зима, и полное заражение твоей биографии на ближайшие шестьдесят лет.

Плюс разнос, сынок, увольнение командиров, политработников. Горе на половину штаба Северного флота. В этой немой сцене, сынок, начальник штаба проявляет великое атомное спокойствие. Есть безмолвные чёрно-белые кадры. Это тишина с которой атомная бомба «Малыш» опускалась покинув бомболюк, в предрассветном небе Хиросимы.

Он забирает машинопись и приказывает явиться назавтра. Пока всё.

И вот, сынок, бедный наш дядя Джон, практически истлевший от ужаса, но сохранивший прямохождение, подобный живому мертвецу…

– Папа, помнишь, в четвёртой серии, как они собаку ели, и у мужика глаз вытек?!!

– Погоди, сынок, пока не перебивай меня. Так вот, когда захлопнулась дверь в кабинет начальника штаба, прозвучал негромкий металлический голос адмирала.

– Кто ещё видел? – спросил он.

– Товарищ адмирал, клянусь Богом, даже жена не знает.

– Идите.

Представляешь, сынок, сколько адовой движухи предотвратил адмирал? А всё потому, что дядя Джон – хороший человек. Ему верить можно было.

Не покупайся на взрывы. От них ничего хорошего не происходит. Пусть будет: мы мирные люди, но атомные боеголовки прикручены там, где надо.

Жила одна девочка в Японии, сынок, была у неё лучевая болезнь. Из Хиросимы она была, сынок. Ей нужно было сделать какое-то количество тысяч журавликов из бумаги, чтобы спастись. Такое поверие у них, у японцев. Но не случилось. Так что все эти «Атакамсы», что на нас летят, говно собачье для моряка. А девочку жалко.

Жалей девочек, сынок, даже если они ничем не болеют. Потому что, даже если ничем не болеют, они всё равно болеют.

– А чем они болеют?

– Они грустят по особому, им удается как-то глубинно это делать и даже диагноз к этому не придумывается у докторов.

А мы нет, потому что в нас стобой термоядерные реакции, чёрт их разбери, бесстрашные, кипучие и устрашающие. Но нас не надо бояться, сынок, не надо. Нам бы самих себя не испугаться.

Вот дедушка наш никого не боится, включая самого себя. Вот он, смотри, ходит по саду. Он каждый день встаёт, надевает одни штаны и с голым торсом карабкается по лестницам – по этим террасам на четырёх сотках – потому что по-другому в нашей земле каменистой ни черта не растёт. Вот вяло уродившийся персик, который даже воровать не стали, вот поникшая черешня, корни которой упёрлись в несущие стены. Дедушка направляется к сливе, которая в этом году уродила ну просто какие-то боеголовки тактического ядерного оружия. «Весь урожай на себя перетянула», – так сказал дедушка. Твёрдая, синяя, красивая слива, да ещё переливается в пятьдесят оттенков синевы.