— А как насчет твоего маленького сладкого клитора? — спрашивает он, его рука опускается на мое бедро и нежно сжимает, заставляя мою кожу гореть электричеством от его прикосновения. — Ты чувствовала мой рот и то, как я обрабатывал тебя своим языком? Я заставил тебя кричать, Мила?

— О Боже, да, — стону я.

— Вычеркни это.

Я хочу чтобы меня тянули по постели, а потом я чувствовала, как тёплые губы обхватывают мой клитор, и что бы я кричала, пока он будет работать своим умелым языком.

— А теперь, — продолжает он тем же глубоким, хрипловатым тоном, наклоняясь так, что его губы нежно касаются моего уха. — Мы оба чертовски хорошо знаем, как ты заставила меня кончить тебе в рот, так что давай, отметь это. Но реальный вопрос в том, почувствовала ли ты сегодня вечером то, чего никогда раньше не испытывала? Неужели я трахнул тебя так хорошо, что ни один другой мужчина никогда не сравнится с тем, как это было со мной?

Я делаю глубокий вдох, мое тело так отзывчиво на все, что он собой представляет.

У меня нет шанса ответить, потому что его руки обнимают меня за талию, и он перекатывает нас, пока не нависает надо мной, его тело тяжело прижимается к моему, но не настолько, чтобы раздавить меня.

— Скажи мне, Мила. Сможет ли какой-нибудь другой мужчина сравниться со мной?

— Никогда, — говорю я, как раз когда он вводит свой толстый член обратно в меня, медленно раскачиваясь взад-вперед, когда его губы опускаются на мои, и в этот момент я даже не знаю, куда делся список или ручка. Все, что имеет значение, — это то, как он ощущается внутри меня.

Это медленно и чувственно, почти как красивое прощание.

Я держусь за него, когда он подводит меня к краю, и вскоре мы снова оказываемся вместе, и, учитывая, что это не входило в число моих желаний, я могу только догадываться, что это было не более чем подарком от него мне.

Его губы опускаются на мои с тяжестью, которая разрывает меня на части. Он вздыхает.

— Прости, Мила. Мне нужно идти.

Я медленно киваю, заставляя себя не сломаться, и сжимаю его руку в своей.

— Ты все еще не против, если я поднимусь на крышу?

— Конечно.

В глубине моей груди нарастает новое волнение от осознания того, что у меня все еще есть несколько минут, чтобы удержать эту безумную фантазию — фантазию, в которую никогда не поверит ни один человек на всем земном шаре.

Ник слезает с моей кровати, подтягивая меня за собой, и пока он находит свою одежду и начинает одеваться, все, что я могу сделать, это схватить свой шелковый халат и смотреть, все еще не в силах поверить, что сегодняшняя ночь вообще реальна. Сбросив туфли на каблуках и сменив их на пару тапочек, я поплотнее запахиваю ткань, завязывая узлом на талии.

Ник поправляет брюки и надевает ботинки, прежде чем схватить свое большой красный жакет с моего кресла и натянуть его. Только он не утруждает себя застегиванием ремня. Вместо этого он просто наматывает его на руку и выводит меня из спальни.

Мы пересекаем гостиную, и, прежде чем я успеваю опомниться, Ник берет меня за руку и помогает выбраться по пожарной лестнице.

— Знаешь, — говорю я, когда он вылезает вслед за мной, а затем обязательно закрывает окно, чтобы внутрь не проникал холод. — Каждый год, с тех пор как я была маленькой девочкой, я желала, чтобы ты вернулся.

— Я знаю, — говорит он, начиная подниматься по лестнице к своим северным оленям, которые, без сомнения, ждут так же терпеливо, как и всегда. — Я получил все до единого из них.

— Ты никогда не подводил меня, — размышляю я. — Ты приезжал каждый год.

— Ни за что на свете не пропустил бы это, Мила, — говорит он, останавливаясь на лестнице и наталкиваясь прямо на меня, прижимая к перилам. — Я принадлежал тебе с восьми лет. Не было ни одного года, когда я не хотел бы приехать. Даже если бы ты никогда не пожелала моего возвращения, я бы нашел свой путь сюда.

Мое сердце бешено колотится, но я действительно не знаю, что чувствовать. Он покидает меня, и я должна просто ждать его возвращения. Мое сердце переполнено, но в то же время оно разбивается так, как я никогда не думала, что оно способно.

— Итак, — говорю я, пытаясь унять растущую в груди боль. — Ты жуткий Санта-сталкер, которому нравится трахаться, или ты настоящий мужчина, который просто хотел, чтобы рождественские желания девушки сбылись?

Ник улыбается и снова переплетая свою руку с моей, пока мы поднимаемся по следующему лестничному пролету.

— Две вещи могут быть правдой одновременно.

— Подожди. Что ты имеешь в виду? О каком именно преследовании мы говорим?

— Не задавай вопросов, на которые не хочешь получать ответы, Мила.

Я с трудом сглатываю, задаваясь вопросом, что же он за человек. Он действительно преследует меня? Приходит ли он ко мне чаще, чем я думаю, или это гораздо более зловеще? Одно я знаю наверняка — он прав. Я не должна задавать вопросы, на которые не хочу знать ответы. Я счастлива, живя в своем маленьком иллюзорном пузыре, предполагая, что он какой-то белый рыцарь, который будет появляться каждый сочельник и воплощать в реальность все мои дикие рождественские фантазии.

— Значит, я так понимаю, ты всецело за распространение радости?

— Нет, — смеется он. — Мой старик любит дарить радость. Я? Я предпочитаю раздвигать ноги.

Твою мать.

Дрожь пробегает по моему позвоночнику, когда странная потребность пульсирует внутри. Как я вообще могу быть готова к большему после того, через что он только что заставил меня пройти?

— Да, — говорю я. — И ты, безусловно, делаешь это хорошо.

Ник смеется, и когда мы приближаемся к крыше, он смотрит на меня сверху вниз, его глаза сверкают ярче звезд на небе.

— Ты знаешь песню "Я видел, как мама целовалась с Санта-Клаусом"? — спрашивает он.

Мои брови хмурятся, гадая, к чему, черт возьми, он клонит.

— Да, — медленно произношу я. — Разве это не тот случай, когда ребенок видит свою маму с Сантой, хотя мы все знали, что это всего лишь его отец?

Ник качает головой.

— Э-э-э… Возможно, мне не стоило поднимать этот вопрос.

— О чем, черт возьми, ты говоришь, Николас Клаус? Подожди. Это твоя фамилия? Или Крингл? Как Крис Крингл?

— Это просто Святой Николай. Фамилии нет. Но не называй меня Святым Николаем, это мой отец. Меня зовут просто Ник.

— Ладно, Ник. Скажи мне, что парень из той песни на самом деле не видел, как ты целовал его маму.

Ник смеется, его ухмылка становится шире.

— Виноват, — говорит он. — Только я не целовал ее, я трах…

— СРАНЬ ГОСПОДНЯ, — визжу я, прерывая его. — Это одна из моих любимых рождественских песен, и теперь я никогда не смогу спеть ее снова.

— Я шучу, — смеется он. — Эта песня существует уже много лет. На самом деле это был мой дедушка, которого застукали за тем, что он намочил свой член.

— Фу-у-у. — Я собираюсь сделать ему еще выговор, когда мои глаза расширяются от ужаса. — Подожди. Значит ли это, что я не первый твой перепихон в канун Рождества за время работы?

Его глаза лишь немного расширяются, прежде чем он быстро приходит в себя.

— Могу я напомнить тебе, что у тебя был парень в течение стольких-то лет. Неужели ты ожидала, что я продержусь все эти годы, ожидая, пока ты поймешь, какая ты грязная девчонка жаждущая меня?

Я пожимаю плечами. В чем-то он прав.

— И просто чтобы ты знала, — продолжает Ник. — Пробираться в твою комнату посреди ночи вряд ли так весело, когда в твоей постели другой мужчина, — говорит он мне. — Кстати, где он? Ты наконец сбросила мертвый груз?

— У мертвого груза были проблемы с удержанием члена в штанах.

— О черт. Извини, что я заговорил об этом.

Я пожимаю плечами.

— Знаешь, это действительно беспокоило меня последние несколько недель с тех пор, как это случилось, но после сегодняшней ночи, кажется, меня это больше не волнует.

Ник задерживает на мне взгляд всего на мгновение, и я чувствую тяжесть всего недосказанного между нами. Как раз в тот момент, когда я пытаюсь найти способ объяснить миллион разных вещей, проносящихся в моей голове, мы достигаем крыши, и весь мой мир разлетается на миллион осколков.