Литмир - Электронная Библиотека

…Я поднимаюсь с подушек и опираюсь на локоть. Рядом стоит блюдо с финиками. Кажется, его принесли вчера вечером. Или ночью? Не помню.

— Хочешь? — двигаю угощение в его сторону. Ребенок понимает, что его заметили. Вздрагивает и скрывается за дверью.

А я снова опускаюсь на подушки. И вспоминаю своих детей. Спас ли их Саид? Вывел ли из города? Добрались ли они до народа пустыни? Хочется верить в лучшее, но вспоминается кровь на полу, звон оружия и стоны раненых. Накатывает усталость, которой невозможно сопротивляться. А вместе с ней приходит сон…

…Мальчик появляется снова. Вечером. Кажется, того же дня. Он заглядывает в комнату осторожно, хотя кроме меня в ней никого нет. Странно, раньше рабыни ни на минуту не оставляли меня одну, а теперь вдруг куда-то подевались. Хозяин дома решил, что приобретенный товар не так уж ему и нужен?..

Мысль вызывает прилив усталости. А ребенок больше не пугается. Он подходит ближе и садится сразу за порогом. Достает откуда-то кулек с засахаренными орехами и протягивает мне. Детское лакомство. Когда-то отец покупал мне такое на базаре, если торговля шла хорошо, или по праздникам.

Медленно протягиваю руку и забираю угощение, а взамен предлагаю все те же финики. Или уже свежие? Мальчик берет сразу горсть и начинает есть с заметным удовольствием. А я осторожно пробую орехи. Они оказываются такими же, как я помню. Сладкими. И горьковатыми. Я раскусываю каждый орешек и долго жую, стараясь подольше растянуть удовольствие. Но кулек быстро кончается. И тогда я облизываю пальцы, совсем как в детстве. Мальчик улыбается и прикладывает ладонь к груди.

— Наиль.

Копирую его жест:

— Адара.

Он кивает и уходит также тихо, как появился. А я вдруг понимаю, что голодна. И финики, действительно, оказываются свежими. И сладкими…

…Наиль возвращается. Он приходит утром, или во время полуденного жара, когда все отдыхают в саду, или ранним вечером, когда прохлада и свежесть пробираются в дом. Он мало говорит, но мне и не нужны разговоры. Он приносит с собой орехи. Или полудрагоценные камни, из которых строит башенки. А однажды я начинаю объяснять, как играть в шахматы. И постепенно мальчик проявляет интерес. Вместо доски мы используем пол, выложенный мелкой плиткой, а вместо фигур все те же камешки.

Рядом с ним я начинаю оживать. У времени снова появляется ход. У еды — вкус, а у меня — желание пробовать эту еду. Кажется, будто я просыпаюсь от долгого и тяжелого сна, который никак не хочет отпускать меня.

— Ты — добрая, — говорит однажды Наиль. — И совсем не ведьма. Если бы ты была ведьмой, ты бы уже сбежала отсюда.

— Почему я должна сбежать?

Мальчик поднимает на меня глаза, в которых живет лишь страх и печаль. Он выглядит много старше своих лет, а ведь он чуть младше Рашида.

— Потому что отец скоро позовет тебя к себе. И ты заболеешь. А потом исчезнешь. Так со всеми бывает. До тебя он поселил здесь Руфь, она была веселой и красиво танцевала. А потом он позвал ее к себе, и Руфь заболела… Она не вставала с подушек, только лежала и плакала. Пока не пропала… Остальные рабыни тоже плачут, если он зовет их к себе. Они не хотят ходить к нему. И некоторые даже пытались сбежать, но их поймали… а потом… я ходил к конюшне и слышал, как они кричали. Я не заходил внутрь, и ничего не видел, но… они кричали очень громко. И я убежал. Отца здесь все боятся. Ему нравится страх. И боль. Он хотел, чтобы я тоже научился причинять другим боль, но я не стал. Тогда он сказал, что я слабый и негодный наследник. А я перестал с ним разговаривать. Меня считают глупым и не обращают внимания. Поэтому я много слышу и вижу…

— Твой отец — Шариф аль-Хатум… — слова с трудом сходят с едва ворочающегося языка.

— Да… — лицо Наиля становится совсем грустным. — Теперь ты больше не захочешь со мной играть. Я не хотел тебе рассказывать, но сегодня услышал, как рабыни о тебе шептались. Старая Гания — этот нянька моего отца, ее здесь тоже все боятся — сказала им подготовить тебя вечером для господина. Они говорили, что тебя называют ведьмой, и что ты сможешь справиться с отцом… Но ты не ведьма…

Сердце бьется оглушительно громко и тяжело. Пальцы леденеют. А крик застревает в горле. Понимание происходящего оглушает. И хочется вновь вернуться в спасительное забытье, но разум остается ясным.

— Благодарю за предупреждение… Думаю, тебе лучше уйти. Мне, действительно, нужно подготовиться к вечеру.

Мальчик кивает и собирает камешки, но перед самым выходом оборачивается и смотрит на меня:

— Если бы ты все-таки оказалась ведьмой, ты бы смогла сделать так, чтобы отец больше не заставлял всех бояться?

— Ни ведьмы, ни мудрецы не властны над чужой душой. Помочь можно лишь тому, кто сам желает измениться.

Он не удивляется, лишь глаза становятся еще печальнее. И взрослее.

— Он не хочет.

Правильный вывод, который я подтверждаю:

— Не хочет…

— Тогда… если ты хоть немного ведьма, сделай так, чтобы он больше никому не причинил боль…

…Ночь приходит в пустыню. Уходит жар, сменяясь прохладой. Просыпаются хищники и выходят на охоту. Плывет над песками печальная луна. Все она видит и знает. И лишь изменить ничего не может…

…Старуха приводит меня в покои аль-Хатума и оставляет ждать его в одиночестве. Подхожу к окну и смотрю на звезды. Пытаюсь прочесть по ним грядущее. И сегодня Небо отвечает. Но то, что я вижу, не сулит ничего хорошего. Однако страха нет. Утратила ли я его в пустыне? Или в тот день, когда покинула дом? Не знаю. Я отчетливо понимаю, что помощь не придет. Все в этом прекрасном доме боятся господина до дрожи. Никто не посмеет пойти против него, ибо аль-Хатум жесток. Пусть его верный слуга мертв, и люди ощутили проблеск надежды, этого слишком мало. Им проще поверить, что привезенная из Сердца Пустыни женщина нашлет на хозяина проклятие, чем сделать что-то самим. И я не могу винить их…

— Вот мы и встретились, Цветок Пустыни.

Оборачиваюсь на голос. Вошедший в спальню мужчина чем-то неуловимо похож на Карима. Он высок и строен, с черными волосами и бородой. Но стоит ему подойти ближе и попасть в неверный свет луны, как сходство теряется. Если мой муж — лев, то его давно утраченный друг скорее шакал. Опасный, жестокий, но вызывающий брезгливое отвращение, а не уважение.

— Мне пришлось долго ждать этой встречи, жена моя…

— Я не твоя жена, — перебиваю и лишь мимолетно удивляюсь, как мне хватило смелости раскрыть рот.

— Но была бы, если бы мой друг не вмешался, — его пальцы обхватывают мой подбородок, заставляя смотреть в глаза. — И будь ты моей, у меня давно были бы достойные сыновья и дочери.

— Если не одна из твоих жен не смогла порадовать тебя достойным наследником, боюсь, не смогла бы и я.

Он неприятно усмехается, а в глазах появляется нездоровый блеск.

— Вот мы и узнаем…

Мужчина склоняется ближе, не давая мне увернуться, но я упираюсь руками в его грудь и выше вздергиваю подбородок:

— Прежде, чем совершишь непоправимое, ты должен узнать, что я бесполезна для тебя. Тело мое более не способно выносить дитя. Или даже зачать его. Приведи ко мне любую повитуху, и она подтвердит мои слова.

Пальцы разжимаются, а темные глаза изучают мое лицо.

— Вот почему у аль-Назира больше нет детей… В таком случае ты, действительно, бесполезна. Но это не значит, что я не могу воспользоваться случаем. Все мечтают однажды прикоснуться к Цветку Пустыни…

Он снова тянется ко мне, и я отступаю на шаг, упираясь спиной в подоконник.

— Зачем тебе я?

— Чтобы восстановить справедливость, — аль-Хатум улыбается так, что по спине пробегает дрожь. — Ты должна была стать моей, и я сделаю тебя своей. Пусть даже ты не дашь мне детей… Никто из моих жен или рабынь не смог. Но так даже лучше. Ты проживешь дольше, намного дольше, чем все они. Даже смерть не заберет тебя…

Улыбка, блеск в глазах, жестокость… Безумие. Он совершенно безумен. А с безумцами нельзя договориться. Но разве у меня есть выбор?

37
{"b":"935141","o":1}