— Пригласи муллу. Скажи, что жены правителя глубоко скорбят о покойном муже и ищут утешения. И избавления. Пусть он побеседует с ними. Напомнит о старых обычаях, когда гарем правителя отправлялся следом за ним. Мои послания в Набир и Аль-Алин уже отправлены, со дня на день шейхи их получат. И дадут Небеса, воспримут их правильно. А там, посмотрим…

…Жестока пустыня, и порой демонстрирует нрав свой, отнюдь не кроткий. И, столкнувшись с ним, отступают опытные путешественники, понимают, что путь их в этот раз будет нелегок, неспокоен и долог. И те, кто дойдут до конца, возблагодарят и Небо, и Пески одинаково искренне…

…Впервые за свои годы Саид не знал, что делать. Он сотни раз ходил по пустыне, мог легко найти направление, знал, как переждать бурю, как выйти на караванную тропу, где отыскать оазис или тайник, спрятанный опытным караванщиком. Но в этот раз Великая Пустыня отказывалась благоволить своему сыну.

Четвертый день маленький караван брел по пескам. И никто не встретился на его пути. Ни звери, ни люди. Еще никогда пески не казались такими мертвыми. Безжизненными. Будто что-то нарушилось в привычной гармонии барханов, и привычные пути вдруг оказались закрыты. А запасы тем временем подходили к концу.

Саид прикрыл глаза ладонью, впервые не в состоянии выдержать блеск солнца. Горизонт оставался чистым, в какую сторону ни посмотри. Пусто. Одиноко. И… страшно. Чувство оказалось столь непривычным, что сын песков не сразу смог узнать его. Даже не страх. А некий древний, впитанный еще с молоком матери, ужас перед неизвестностью.

Они могли бы повернуть к Набиру, запастись там провизией, узнать сплетни и новости, а уже оттуда направиться к стоянке. Или же наоборот, остаться в городе и подождать появления кого-то из кочевников с товаром. Но дорога к городу словно потерялась. Раньше, легко сориентировавшись по солнцу, Саид уверенно направился бы в нужную сторону. Но теперь…

Пустыня шутила. Играла с ними. Она сговорилась с солнцем и Небом и не собиралась отпускать путешественников. Среди кочевников ходили истории о тех, кто заблудился в часе пути от города или стоянки. Люди просто ходили кругами и не могли выбраться. Не видели дороги. И умирали, замороченные, с широко распахнутыми глазами, которые и после смерти не закрывались. И глядели с безграничным удивлением и ужасом.

Сейчас детские сказки перестали казаться вымыслом.

— За что же ты так с нами? — спрашивал он пустыню. — Они ведь всего лишь дети. Здоровые, сильные, они многое выдержали. Разве не достойны они жизни?

В ответ доносился лишь шелест песка, похожий на смех. И тишина, а на следующий день снова продолжалась дорога, которая петляла и вела их совсем не туда, куда хотелось бы…

…— Она — ведьма! Пустынная ведьма! Из тех, которые насылают болезни и управляют этими мерзкими тварями!

Самый юный из отряда кричал, размахивая руками и указывая на меня. Сегодня пятый день пути. И четвертое утро, когда очередной человек из отряда не проснулся. И, если первые две смерти не вызвали большого удивления, то четвертая подряд заставила грабителей задуматься. Они стояли полукругом за спиной кричащего и хмуро косились на меня, а затем на главного. Абдулу.

Тот дождался, пока кричавший выдохнется, и заговорил. Медленно и веско, обводя остальных тяжелым взглядом.

— Она — не ведьма. Всего лишь дочь торговца тканями и жена бывшего аттабея. Говорят, что она умеет лечить, а еще говорят, что в Набире женщина родила ягненка после полнолуния. Кто верит всему, что слышал на базаре? Только глупые женщины. Так престало ли воинам повторять слухи? Господин аль-Хатум обещал нам щедрую плату за то, что мы привезем к нему одну женщину. Он позволил нам забрать себе все награбленное и обещал не выдавать шейху виновников беспорядка в Аль-Хрусе. Разве этого мало? Или вы скорбите о павших товарищах? Так я скажу, чем меньше нас вернется в Аль-Алин, тем большую долю мы получим. Кто не хочет денег?

Тревога на лицах убийц сменилась предвкушением от скорой прибыли. Но поднявший крик не унимался:

— А если мы не вернемся? Если все здесь останемся? Если…

Он хотел сказать что-то еще, но удар сабли по горлу заставил его замолчать. Алые брызги веером разлетелись в стороны. Мужчина захрипел, постарался зажать рану руками и рухнул на песок. Остальные разом отступили, руки легли на рукояти сабель, но так и не потянули их из ножен. Абдула тщательно вытер свое оружие об одежду убитого.

— Так будет с каждым, кто рискнет обсуждать приказы господина. Все самое сложное мы уже выполнили, осталось лишь вернуться. У нас достаточно припасов, чтобы не сворачивать в города, а ехать напрямик. И достаточно заводных лошадей, чтобы скакать во весь опор. Путь будет коротким, если никто из вас не станет возмущаться и кричать из-за глупых сказок.

Больше не прозвучало ни слова. Два тела так и остались лежать на песке. Живые забрали их оружие, вещи и коней. Абдула посадил меня на седло перед собой и, прежде чем тронуть поводья, вдруг стиснул так, что стало сложно дышать.

— Я обещал привезти тебя живой, но не значит, нетронутой. Если продолжишь смотреть на нас, как на грязь, и ждать, когда мы друг друга перережем или передохнем, на следующем привале отдам тебя воинам. Думаешь, после того, как они с тобой наиграются, поверят, что ты ведьма?

Раньше я бы испугалась, но долгая дорога, злость, смерти и ощущение разыгравшейся вокруг бури, притупили чувства. Страх ушел. Стал каким-то вялым. Уставшим. И губы мои раскрылись прежде, чем разум заставил их сомкнуться:

— А ты думаешь, они рискнут прикоснуться ко мне, думая, что я ведьма? Или твой господин будет доволен, если товар доставят ему не в том виде, на который он рассчитывал? Заплатит ли он тебе, если со мной что-то случится? Или не сдержит слово и отдаст шейху как преступника?

Руки стискивают меня еще крепче, но лишь на мгновение. Затем объятия размыкаются, и мужчина подгоняет коня. Он не отвечает мне, лишь бормочет ругательства под нос. Но вечером, когда отряд останавливается для ночлега, ложится рядом:

— Двигайся ближе, целительница, не хочу, чтобы тебя зарезали от страха.

Я не шевелюсь, и Абдула сам придвигается ближе, так, что я чувствую тепло его тела. Запах, от которого тошнит. Хочется отстраниться, но я заставляю себя лежать неподвижно, будто уже уснула. А сама снова погружаю пальцы в песок и прошу пустыню об избавлении…

…Тихо в Аль-Хрусе. Виновные, если не в бунте, то в начале беспорядков и разграблении купцов, наказаны. Пострадавшие осаждают дворец прошениями. Потерявшие кормильцев горюют о случившемся. Горе заполнило город. Отчаяние расползлось по улицам и за их пределами. Разнеслась весть по девяти городам, что неспокойно в Сердце Великой Пустыни. Не спешат к нему караваны, лишь гонцы приносят вести, и все нерадостные…

…Едет по городу аттабей, а встречные склоняют головы, отводят глаза, спешат скрыться от взора Пустынного Льва.

— Дальше кварталы бедняков, господин. Стоит ли туда ехать? — Сулейман зорко смотрит по сторонам и подает знаки десятку стражников, окруживших их плотным кольцом.

— Стоит, — мрачен Карим аль-Назир, не радует его ни тишина, ни запах страха, пропитавший стены города. — Правитель должен видеть и знать весь свой народ и его нужды, а народ должен видеть правителя.

Будь его воля, он бы взял с собой и маленького наследника — показать, что происходит в городе. Реальную жизнь, а не сказки. Сейчас, по прошествии многих лет, он жалел, что некогда отправил Малика прочь. Тогда решение казалось ему правильным, но теперь… Возможно, останься будущий шейх в городе, не натворил бы таких ошибок, смог бы лучше понимать людей, слышать их, а не только себя. Впрочем, жалеть о не случившемся глупо. С мальчишкой Данияром аттабей решил избрать другую тактику, но тот заболел. Дворцовый лекарь убеждал, что ничего страшного будущему правителю не грозит, но поездку лучше отложить до более удачного момента…