Каин молчал, и никто из матерых уголовников не решался заговорить с ним первым. В сгустившейся тишине слышно было лишь негромкое бормотание Бациллы, не перестающего осенять себя крестным знамением:

– Господи, сохрани мя от происков злыя нечистыя…

Чтобы не смотреть в единственный глаз ожившего мертвеца, Хряк принялся изучать наколки, проявившиеся в изобилии на голом торсе Каина. На груди был изображен раскинувший крылья, с саблями вместо перьев, орлан с железным клювом. Над головой орлана – большая корона. Орлан «сидел» на уродливом ожоге круглой формы, похожий на большое тавро, каким клеймят лошадей и быков. Красные рубцы складывались в три свастики, правосторонняя, большего размера в центре, и две левосторонних, поменьше, по краям, «по ободку» – переплетения каких-то иероглифов и ряд непонятных символов и знаков. Помимо этого, тело вечного вора изобиловало знаками высшей воровской иерархии: от подключичных звезд, до наколотых перстней на пальцах рук.

– Молодец, Хряк, не обделался! – наконец произнес воскресший мертвец.

Хряк судорожно сглотнул – началось!

– Фрак с орденами хорошо рассмотрел[6]? – спросил Каин. – Если нет, окуляры протри – у тебя их пока что два!

– Я ж не в курсах был! Скажи, Хобот? – Хряк обернулся за помощью к Хоботу.

Но Хобот молчал, видимо, раздумывая, что предпринять.

– Ну, чё, сявки, все уверовали в вечного вора? – с торжеством в голосе, произнес Старый.

Каин покровительственно потрепал Хряка по щеке:

– А плевок у тебя знатный, Хряк! Считай, что Пряника и глаз я тебе простил…

Неожиданно с места вскочил молчавший все это время Фарух:

– Заткнет, наконец, кто-нибудь этого клоуна!

Хобот тоже подскочил со своего места:

– На перо его…

Каин резко взмахнул рукой: Хобот и Фарух кулями осели на свои места – в горле каждого из них торчало по острой заточке. Каин обвел тяжелым взглядом присутствующих в кабинете зэков:

– Еще предъявы имеются?

Зловещую тишину разбавляли лишь сучащие ногами и отходящие к праотцам Хобот и Фарух. – Тогда, босота, слухай меня внимательно: заложников освободить и по камерам!

Зэков из кабинета выдуло, словно холодным ветром. Каин подошел к креслу начальника тюрьмы, спихнул него ногой труп Хобота, уселся на освободившееся место и повернулся к Старому, даже не и думавшему уходить.

– Как ваще, Каин? – поинтересовался старик.

– Не хуже, чем последние лет триста…

***

В кабинете полковника Дрота профессор Подорожников, пребывая в легком помешательстве, вне себя от счастья крепко обнимал и полковника, и Ольшанскую, и даже вечно хмурого Самойленко. А на столе перед ними лежала груда похищенного с выставки барахла.

– Я до сих пор не могу прийти в себя! – сбивчиво тараторил Подорожников. – Так не бывает! Чтобы… все… все, до последней монетки… – Травников вновь схватил полковника за руку и энергично затряс. Вы спасли не только меня, вы спасли всю Российскую науку! Наша полиция – самая лучшая полиция в мире! Ура!

– Вениамин Тимофеевич, мне, конечно, лестно… – не стал скрывать Дрот. – Но благодарить нужно вашего протеже – Ключника…

***

Ольшанская ожидала появления Каина на том же месте в комнате для допросов. Входная дверь открылась, вошел Каин в сопровождении надзирателя. Выглядел он опять абсолютно нормально, словно, ничего и не было: каторжанские клейма исчезли, ноздри отросли, татуировки стали незаметны. Надзиратель ушел и закрыл за собой дверь. Завидев Ольшанскую, Каин добродушно и радостно улыбнулся и присел напротив.

– Ну вот, Ольга Васильевна, а вы не верили. В жизни всегда найдется место маленькому чуду.

– Маленькому? – воскликнула, не поверив ушам, Ольшанская. – Да вы сделали невозможное! Как вам это удалось, Зинчук? Как вы сумели освободить заложников и уговорить бунтарей разойтись по камерам?

– Ну… Я все-таки вор! Коронованный! И мое слово на киче – закон!

– А как же Хобот?

– А Хобот ссучился – продался за лавэ террористам. Так что правда, пусть даже и арестантская, была на моей стороне. А ведь у кого правда – тот и сильней!

– Зинчук… Поликарп… – Горло Ольшанской сдавило неожиданным спазмом.

– Зовите меня Ключником, Ольга Васильевна. Я привык. И лучше на «ты».

– Тогда и вы… ты меня – Ольгой, тоже на «ты»…

– Заметано!

– Я не буду тебе обещать, Ключник… Хотя уже и пообещала… Я постараюсь вытащить тебя из тюрьмы!

– А орден «за спасение особо важных шишек»?

Ольшанская непонимающе посмотрела на Каина, а затем фыркнула и рассмеялась.

– Ах, ну да: зачем мне орден? Я согласен на медаль! А если серьезно, ты заходи почаще… Ольга Ольшанская…

Ольшанская поднялась со стула и обошла стол. Остановившись возле Каина, она наклонилась и поцеловала его в щеку.

[1]Клифт – верхняя одежда (тюремн. жаргон).

[2]Каждый наколотый купол церкви – судимость.

[3]Фрак с орденами – традиционный набор татуировок арестанта, «официальный» мундир, покрытый регалиями, орденами, знаками чинов отличий (тюремн. жаргон).

[4]Портак, портачка, регалка, наколка, орден – татуировка (тюремн. жаргон).

[5]Колыцик, кольщик – человек имеющий большой опыт чтения и изготовления татуировок. Имеют большой вес в блатной иерархии (тюремн. жаргон).

[6]Воровские татуировки, нанесенные на теле коронованного вора в законе, можно рассматривать как некое сообщение, конституирующее социум. Сам вор в законе является в каком-то смысле лишь исполнителем установлений, зафиксированных воровскими наколками. Власть татуировок абсолютна, потому что за этим исполнением следит весь воровской мир. Фальшивые татуировки в этом мире невозможны, за них полагается смертная казнь. Социализация вора, его восхождение по служебной воровской лестнице происходит при безусловном выполнении абсолютно всех символических "приказов", содержащихся в тату. То есть в центре воровского мира – не президент, не отец, а свод воровских законов.

В бывшей «фильдеперсовой» камере Хобота нынче обитали новые сидельцы: Каин, Старый, Хряк и молодой парень-журналист, с приклеившимся к нему на киче погонялом Жорка-писатель, попавший в СИЗО «по подставе» – как любитель совать свой нос в чужие дела.

Кому-кому, а больше всего от подобной рокировки повезло Старому, который сидел за богатым столом, засыпанным развалом из дорогих деликатесов: нарезки из красной рыбы, копченые колбасы и заграничные сыры, креветки и омары, морепродукты, овощи-фрукты, пакеты с натуральными соками и прочие съедобные ништяки, которые он с удовольствием поедал. Старика даже не смущало практически полное отсутствие зубов – то, что он не мог разжевать беззубыми деснами, он попросту рассасывал, блаженно закрыв глаза.

Каин, развалившийся на нижней шконке рядом с дедом, со смехом наблюдал за его ухищрениями втолкнуть в себя столько еды, сколько он, наверное, весил сам.

– Слушай, Котел, а давай мы тебе вставные клыки закажем? – предложил он своему старому корешу. – Будешь, как молодой! Есть у меня на примете лепила-зубник.

– А давай! – махнув рукой, согласился старик. – Не думал я, что в конце жизни мне такой фарт подвалит! Хоть отожруся перед смертью! – Старый, размечтавшись, о сытой жизни, неожиданно подавился кусочком жесткой копченой колбасы и истошно закашлялся.

Каин, заржав в голос, участливо похлопал давнего приятеля ладонью по спине:

– Не части, зараза! Никто у тя хавчик не отымет! Если будет нужно – еще закажем! Если зочешь – из лучшей городской тошниловки притараканят! Так что жри осторожно, а то таким макаром, ты и до новых челюстей не дотянешь!

Хряк, тоже валяющийся на противоположной нижней шконке с закрытыми глазами, приоткрыл один глаз и бросил незаметный беглый взгляд на вечного вора. А над ним, на втором ярусе, что-то безумно быстро строчил в блокноте Жорка-писатель.